Грация и Абсолют

Она вдруг понеслась от него – длинноногая, спортивная – свернула с расчищенного тротуара в переулок, на тропу, что вилась между сугробами, он стремглав летел за ней в чувственном экстазе. Они промчались по откосу мимо стены кремля, и внизу, под обросшими инеем деревьями, он обогнал её и загородил путь. Она резко встала – выросшая из своей овечьей шубки, что гораздо короче тёмной шерстяной юбки. Девочка лишь чуть-чуть запыхалась от бешеного бега, но каким огнём пылали пухлые щёки.

– Не останавливайте меня! Вы – не русский патриот.

Она попыталась обойти его, их ноги проваливались в глубокий снег. Изобразив горечь обиды, он глухо выговорил:

– Мы едва знакомы, а вы так оскорбили меня...

Её рука поднялась, почти коснулась его локтя – опустилась.

– Но ведь я сказала правду! Или...

Он как мог старался выразить лицом непереносимую душевную боль, потом напустил на себя мрачность, заговорил как бы в жестоком волнении:

– Судите сами, кто я. Я ненавижу Гитлера, Сталина, большевиков, мародёров и всех тех, кто убивает беззащитных, кто убивает львов, слонов... я ненавижу зло!

– А будущее России – добро? Правда?

Он с важностью, с жаром убеждённости произнёс:

– Вне всяких сомнений!

Девочка обеими руками погладила его руки ниже локтей.

– Однако вы меня очень обидели. – Он убито опустил голову, шагнул в сторону.

Она стояла молча; медленно, понуро пошла. Лонгин сделал шаг следом – услышала, обернулась. У её рта мелькал парок, меж тугих губ белели ровные несколько крупноватые зубы. Любуясь ею, он взял её за плечи и коснулся влажных губ быстрым жгучим поцелуем. Невыразимо хотелось поцеловать её не так – поцеловать с замиранием, длительно: лаская языком её язык... Кое-как удержал себя.

Пора поворачивать назад. Возвращаясь, они поднялись на откос, она просунула руку под его локоть:

– Вы мне не доверяете? – и еле заметно прижалась к нему.

Он чувствовал: она ждёт настоящего поцелуя – такого, о каких слышала от старших подруг. И, как если бы их мысли были совсем об ином, сказал:

– Тссс! В первую прогулку я не имею права называть пароль…

До самого её дома он шутил, показывая, что, приоткрыв завесу над тайной, нарочито обращается с нею как с маленькой, а она притворно возмущалась, наслаждаясь тем, как это ему нравится.

59

На улице, перед тем как с Аликом войти в гостиницу, Лонгин Антонович негромко сказал:

– Пожалуйста, не забывай о жучках.

Он объяснил, что в гостиницах, куда простых смертных не пускают, установлены подслушивающие устройства. Постояльцами бывают люди, облечённые доверием, а таких как раз и проверяют. До Алика что-то подобное уже доходило, она не страдала беззаботностью и приказала себе следить за каждым своим словом.

Они поднялись в номер, профессор медленно обвёл его взглядом и, чётко выговаривая слова, спросил жену о её впечатлениях от Пскова. Она посмотрела на него понимающе и ответила кратко:

– Понравился.

– Но рынок, наверно, бедноват, – сказал муж с натуральной миной, перевоплотившись в человека, занятого рыночными ценами.

– Я не была на рынке, – сказала сухо.

– А мне было бы интересно. Баранина наверняка по три пятьдесят килограмм, а её госцена – девяносто копеек. Но попробуй-ка найди в магазине!

«Это он передо мной выпендривается, – подумала Алик, со злостью говоря мужу мысленно: мне плевать, что ты нарвёшься на неприятности, но начнётся с тебя, а кончиться может Виктором».

– Если бы не рынок, на одних макаронах сидели бы! – возмущался профессор.

Она умоляюще прижала палец к губам.

– Сейчас, сейчас, – обронил он, проходя в ванную.

Пустив воду сильной струёй, поманил жену. Она знала из литературы, что шум воды мешает подслушиванию, и пошла к нему, он стал её раздевать. Она едва не фыркнула, как разъярённая кошка, он прошептал:

– Шум борьбы возбудит излишнее любопытство… – и снял с себя брюки, за ними последовала рубашка.

Ей вдруг показалось, что он не вполне здоров. Какой-то чересчур спокойный обнажившийся Лонгин Антонович шагнул из ванной:

– Я подожду, когда ты помоешься… Хотел тебе сказать о…

Она подскочила к нему, закрыла его рот рукой, прошептала ему в самое ухо:

– Не надо играть! – потом громко сказала: – Ты не помыл ванну.

Он стал мыть ванну, в дно била струёй вода, убегая в сливное отверстие, профессор тихо говорил:

– Как принято в хорошем обществе, расстанемся друзьями. Я расскажу тебе всё о себе.

У него стресс, думала она, только бы его не понесло под гору. Он продолжал драить ванну мочалкой с куском мыла.

– Если он подойдёт тебе, я буду вам помогать, – Лонгин Антонович распрямился, повернулся к Алику. – Всё, что в моих силах, только чтобы у тебя было счастье.

– Будет! – порыв поднял её на цыпочки, в радостных глазах бесились искорки.

– Пусть ты ошибаешься – даже ради твоей ошибки, ради мелкой прихоти я сделаю, что сказал. Лишь бы у тебя оставалось тёплое отношение ко мне… – при этих словах он опустил взгляд на свой торчащий фаллос.

Ей подумалось: какой драматург передал бы всю полноту содержания этой сцены?

– Иначе я сдамся, – произнёс профессор, – и его прихвачу с собой!