Грация и Абсолют

Она резко мотнула головой, лицо исказила гримаса, на его предплечье упала её слеза.

– Нет-нет-нет! – вырывался шёпот из её полуоткрытого рта. – Только не это!

Он оголил её и спокойно промолвил:

– Зачем лицемерить? Прикажи: влупи мне!

Ей захотелось сжать рукой его оружие, сдавить изо всей силы. О, если бы оно было кованым из железа… представилось – он вынимает его из огня, и по нему, делая его круглее, бьют множество тяжёленьких молоточков. Если бы оно было из железа, какую она испытала бы боль! И пусть!

– Влупи мне!

Он вдруг бесцеремонно запустил руку ей между ног, охватил пятернёй сладкоежку – Алик непроизвольно ахнула. Едва не подгоняя его, дала повернуть себя, наклонить над ванной, упёрла ладони в её дно, ягодицы трепетали, переживания переполняла некая изысканность, как если бы она прокралась в чащобу к первобытному мужчине-зверю и тот, похожий на зубра, сзади щекочуще прикасался к ней, чтобы внезапно вызвать взрыв влупки. Она резко сдала задом навстречу, яро со стоном насаживаясь на лом. Вкусив медку, вздыбила зад, встречая новый наскок.

Сгибая ноги в коленях, он махал-махал низом туловища, она сочно вбирала, в тесноте бега они несли друг друга выше и выше, вдосталь потчевали, и в пике жадности он сжал руками её груди.

Сидела на кровати, накрывшись простынёй, умиротворённая, вяло досадуя на себя. Ничего, пусть у неё произойдёт с Виктором, и она сумеет дать Лонгину почувствовать: с ним ей неприятно.

Он принимал душ. Потом по телефону заказал в ресторане обед с венгерским вином «Бычья кровь». Оба ели с аппетитом.

Когда такси доставило их в аэропорт, Алик по подсказке профессора позвонила Дульщикову. Уведомив его, что обстоятельства изменились и ей срочно нужно быть в другом месте, сообщила: возможно, в скором времени дело опять приведёт её в Псков. Она не жалела интонаций, щекотавших сердце мужчины. Лонгин Антонович слушал с явным (или показным?) удовольствием.

Пара, улетевшая в южноуральский город, выглядела вполне благополучной.

60

Морозным декабрём сорок первого обжёгшись под Москвой, немцы в феврале сорок второго заставили заглохнуть контрнаступление советских войск, под Вязьмой отрезали 33-ю армию, которая продвинулась наиболее далеко, командовавший ею генерал-лейтенант Ефремов застрелился. Ещё успешнее немцы действовали севернее Вязьмы, окружив 39-ю армию и часть 11-го кавалерийского корпуса. Доля окружённых вышла к своим, но число пленных превысило пятьдесят тысяч, а количество убитых и пропавших без вести – двадцать две тысячи.

Под Ленинградом противники держались в обороне. Фон Лееб считал, что в сентябре взял бы город, если бы фюрер не приказал ему перейти к блокаде. Гитлер продолжал пагубно вмешиваться в управление войсками, и для фельдмаршала это стало невыносимо. 16 января 1942 он подал заявление об отставке. Его сменил Георг фон Кюхлер. Не нацист, он, подобно предшественнику, выступал против истребления евреев и не сотрудничал с карателями СС (15).

Кюхлер считал нужным, по возможности, делать для населения что-либо полезное. Если гауляйтеры находили, что колхозы облегчают управление, и не спешили распускать их, то главнокомандующий группой армий «Север», поскольку Псковская область как особо важная в оперативном отношении, оставалась в ведении военных, уже весной 1942 приказал упразднить колхозы. Земля была передана в частное пользование крестьянам. Досталось работы землемерам, агрономам. Партизаны получили из Москвы указание убивать их (16). Олег Ретнёв, умевший развивать полезные связи, кое о чём узнавал вовремя, и несколько покушений удалось предотвратить.

Скобарь (уроженец Псковщины) он встретил войну старшим лейтенантом Красной Армии, командуя отдельной пулемётной ротой; попав в окружение, поспешил домой в деревню. Чтобы немцы не отправили в лагерь военнопленных, попросился в создаваемое охранное формирование, которое позже было включено во вспомогательную службу полиции порядка (Schutzmannschaft der Ordnungpolizei).

Назначенный начальником охранной полиции в Пскове, Ретнёв, имея родственников среди чинов сельской полиции, направлял и её деятельность. В минуты откровенности говаривал, что положил себе служить «с наибольшей пользой для народа» – предупреждать земляков о реквизициях, а тех, кто отсиживается в лесу, – о предстоящих лесных операциях. Но некий «подпольный ленинский комитет комсомола» приговорил его к смерти «за измену Матери Родине и великому Сталину». Отпечатанный на машинке приговор приляпали смолой к двум-трём заборам в родной деревне виновника. По дороге в Псков машина угодила в засаду. Начальник полиции ухитрился уйти, но шофёра убили.

Ночью мстители, злобясь из-за неудачи, пришли на двор к младшей сестре Ретнёва – он с первой немецкой получки подарил ей поросёнка – и сожгли хлев.