Гравировщик и Рита

— Прекратите посторонние разговоры! — судья обрел дар речи и ударил молоточком.

— Извините, — Щукин опять обратился к нему. — Согласен, с такими установками, как у моей мамы, вполне можно рассчитывать на работу в школе и сеять разумное, доброе, вечное. Но все дело в том, что я не хотел, как она, становиться учителем русского языка и словесности. С юных лет, увлеченный происходящими процессами, возжелал стать предпринимателем. В этой роли, ваша честь, я мог бы принести много пользы нашей державе. Ведь мне за неё тоже обидно, во что она превратилась. Я чувствовал в себе большие возможности и достаточно сил, чтобы успешно работать на этой ниве. Но мне был необходим капитал для начала. Ваша честь, извините за вульгарный пример: как кружка пивка необходима алконавту для рывка. К сожалению, я не нашел возможности приобрести стартовый капитал легальным путем. Прошу учесть мои благие намерения и осудить на минимальный срок.

Кто-то в зале даже захлопал в ладоши. Судья, призывая к порядку, опять стукнул молотком. «Сколько ж Леониду дадут за позднее рождение?» — подумал Шаров. Дали семь лет. Сам же Шаров, в последнем слове, выразился кратко: «Поступил необдуманно. Виноват». Он схлопотал три года.

17. От сумы и от тюрьмы…

Срок Шаров отбывал в Восточной Сибири. В бараке ему отвели место на втором ярусе, а койку под ним занял признанный авторитет — плотный, широкий, почти квадратный мужчина. Ни фамилии его, ни имени Шаров не знал, все обращались к нему по кличке: «Буча». Однажды вечером, перед отбоем, он устроил пирушку. Один из его корешей спросил:

— А что отмечать будем?

— Двадцатипятилетие моей деятельности!

— А с чего она началась? — подобострастно продолжала расспрашивать шестерка.

— Неоригинально, — ответил авторитет. — Залез ночью в сельпо в родной деревне. Там же выпил три бутылки портвейна, закусил шоколадными конфетами и отрубился. А утром пришли и тепленького меня повязали.

Сейчас же, спустя двадцать пять лет, пили не портвейн, а водку «Посольскую», закусывая твердокопченой колбасой и маринованными огурцами. Насчет того, откуда взялась «Посольская», Шаров ничего не мог сказать, а вот за твердокопченую колбасу знал точно. Ему в очередной раз прислала посылку не забывающая его А. М. Сам Шаров в пиршестве участия не принимал, лежал на своей шконке. И, надо же, Буча в разгар вечеринки обратил внимание на скромного зэка.

— А ты че, Воробышек, не слетаешь вниз? — укоризненно спросил и добавил угрожающе: — Не хочешь выпить за мой юбилей?

Отказываться — себе дороже. Шаров слез. В бараке стояла жара, такая же, как за окнами. Буча разоблачился до пояса. У него были чудовищно мощные руки и жирная, широкая спина.

— Ты че на меня зенки выставил? — спросил он.

— Простите, — извинился Шаров, поплывший после первого же приема «Посольской». — А можно мне задать вам один нескромный вопрос… Только сначала скажите свое имя. У вас же есть имя?

— Ну есть… Витек я.

— Виктор, я вижу, у вас на предплечье надпись: «Не забуду мать родную». Вы о маме действительно постоянно помните?

— А-ха-ха, — опережая всех с ответом, засмеялась сидевшая рядом с юбиляром исколотая шестерка. Мест на её впалой груди и руках-плетьях нашлось гораздо меньше, и художественная галерея была не так разнообразна. — Ну, чмо болотное! То ж у нас совсем другое означает. Мать родная — это тюрьма, а нары — околоплодный пузырь.

— Закрой поддувало, — остановил его Буча. — Другое-то оно другое, но совпало с моим личным: я и мамку помню.

— Я тоже не забываю, — кивнул Шаров. — Но у меня, в связи с этим, еще вопрос… Можно?

— Базарь.

— Я и отца помню. А у вас про отца в вашей замечательной нательной галерее ни гу-гу. Вы его не знали? Без отца выросли?

— Почему ж без отца, — пропыхтел Буча. — Был и отец. Но что про него? Скотником в колхозе работал. И меня хотел скотником сделать. Но я с детства потянулся к вольной жизни. Хотя, по правде сказать, в пятилетнем возрасте мне нравилось рулить кобылой. Бывало, стеганешь её кнутом: «Н-но, пошла, Сивка!» Или: «Тпру, стоять, кому говорю!» И верхом отец меня научил ездить. Ну, порол, конечно. Ты хлебни-ка еще разок, Воробышек.

— Спасибо, Виктор. Вот видите, какие у вас воспоминания отложились об отце. Можно сказать, очень позитивные.

— Ты на что намякиваешь?

— Я не намякиваю, а прямым текстом. Если пожелаете, я под надписью про вашу маму и про отца добавлю.

— А ты че могешь?

— Пожалуй, у меня получится.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Буча. — И че ты мне предлагаешь конкретно?

Шаров на секунду задумался.

— Значит, ваш отец в сельской местности жил?

— Ну да. И отец, и дед — все землю пахали. Я первым из нашей родни в город подался, — не без пафоса ответил Буча.

— Понятно. Предлагаю дописать. И в целом выйдет так: «Не забуду мать родную и отца крестьянина».

Буча почесал массивный затылок.

— Хм… Мне нравится, — он поглядел на сокамерников. — А пацаны? Не будем забывать мам родных и отцов крестьянинов?