Граждане

— Помнишь? — говорила Агнешка. — Она приезжает в родной город через много лет. Она не забыла еще свой первый бал и пробует разыскать тогдашних своих кавалеров, но, в сущности, ищет ушедшую молодость. И, конечно, не находит.

Павел покачал головой — ничего этого он не помнил. Фильм был выпущен еще до войны, Агнешка же видела его несколько лет назад, когда его возобновили. «Какая-то буржуазная дребедень, — думал Павел, весь сжимаясь внутренне. — Нашли, что показывать!»

— Напрасно ты танцуешь с кем попало, — сказал он сухо.

Агнешка рассмеялась.

— Это очень милый мальчик. И танцует прекрасно.

— Таких здесь много, — пробурчал Павел.

Агнешка иронически посмотрела на него.

— Что же в этом плохого? — возразила она спокойно. — Я люблю танцевать.

— Неизвестно, что это за субъект! — обрушился на нее Павел. — Может, он торгует долларами. На передовика труда он что-то непохож.

— У него зетемповский значок, — возразила Агнешка с вежливым состраданием. — Можешь быть совершенно спокоен, ничем он не торгует. Он студент-филолог, очень хороший парень.

Павел упорно смотрел на скатерть.

— Кто угодно может нацепить значок и выдавать себя за студента.

— В следующий раз я потребую, чтобы он заполнил анкету и представил двух свидетелей, — бросила Агнешка, пожимая плечами. — В том случае, конечно, если ты опять исчезнешь на целый час.

Павел сконфузился.

— Там, в баре, сидел Виктор, — пояснил он вполголоса. — И я хотел притащить его сюда. Я не знал, что задержусь так долго…

Увидев, как оживилась Агнешка, как у нее заблестели глаза, он тут же пожалел, что сказал ей о Викторе. Попробовал ее удержать, объясняя, что Зброжек не захотел к ним присоединиться, что уже поздно и пора ехать домой. Но Агнешка оставалась глуха к его уговорам.

— Я целый век его не видела! Погоди, я сейчас вернусь, — сказала она, торопливо поправляя развязавшуюся ленточку.

— Не ходи! — прошептал Павел, бледнея, и схватил ее за руку.

За соседним столиком мужчины перестали спорить, а задремавший проснулся и поднял голову.

— Не ходи! — повторил Павел настойчиво.

3

— Алло! — говорил Лэнкот в телефон, рассеянно глядя на почерневший снег в саду за окном. — Что нового? Звонил мне кто-нибудь? Передайте, что я приеду к двенадцати. Да, в двенадцать, а может, и пораньше.

Он опять посмотрел на снег и спросил вполголоса:

— Что, редактор Чиж не вернулся?

Потом, помолчав с минуту, добавил, запахивая на груди халат:

— Если он придет, скажите, чтобы подождал меня.

Лэнкот повесил трубку, но не отходил от окна. Со дня внезапного отъезда Чижа он немного беспокоился. Опять эта «Искра»! Не завод, а бумеранг какой-то! В конце концов, на критическую заметку в «Жице Варшавы» можно было не откликнуться — она была направлена не столько против «Голоса», сколько против Чижа. Лэнкот уже приготовил и оправдание на случай неприятного запроса по телефону из партийных «инстанций», как он выражался. Он скажет: «У редакции были серьезные опасения, оптимизм Чижа казался нам несколько безответственным, но Чиж ввел нас в заблуждение, утверждая, что его заметка основана на бесспорных фактах. Разумеется, мы сделаем соответствующие выводы…» А под конец — самокритика: «Все-таки я сознаю, что меня как главного редактора газеты это никак не оправдывает».

Однако запроса не последовало, инцидент как будто был исчерпан. И только получив записку Чижа, сообщавшего, что уезжает на завод, Лэнкот встревожился не на шутку. Бог знает, с чем этот мальчишка вернется оттуда! Ему могут там набить голову каким-нибудь вздором, и он того и гляди снюхается с Зброжеком. В его возрасте люди легко меняют свои мнения, переживают всякие переломы — так долго ли до беды! Что, если Чиж приедет и заявит, что он «прозрел» и не согласен с политикой, которую он, Лэнкот, проводит в газете? Иметь у себя в редакции одного врага — это дело житейское. Но иметь двух, заключивших между собой союз, — это смерть! И притом еще, когда обоим вместе самое большее пятьдесят лет! Пятьдесят лет служат гарантией, что человек угомонился и стал благоразумен, но те же пятьдесят, деленные на два, это — стихийное бедствие! Все равно, как с атомом: атом сам по себе никому ничем не грозит, катастрофа началась с того дня, когда его расщепили.

В последние дни Зброжек и Чиж представлялись взволнованному воображению Лэнкота чем-то вроде двух спущенных с цепи опасных электронов. Ах, если бы они оба вместе составляли одного пятидесятилетнего сотрудника, послушного, сговорчивого, о каком он, Лэнкот, часто мечтал вслух наедине с Люцыной. Но они — молодые кадры! Он обязан их пестовать! Это все равно, что самому сеять ту коноплю, из которой потом совьют веревку тебе на шею! Конечно, в коллективе редакции есть и пожилые журналисты. Но что они собой представляют? Лэнкот мысленно перебрал их всех, одного за другим: Бабич — спившийся циник, Лефель — трус и сплетник. Сремский? Слава богу, что ему некогда заниматься газетой, а то он тоже из-за своей упрямой принципиальности мог бы заварить кашу! Магурский, Бергман — это пешки, люди без инициативы. Кто же еще? Да, Вейер…