Гражданская Рапсодия. Сломанные души

И уехал. Катя осталась стоять на площади между двумя огромными лужами. Несколько носильщиков – крупные бородатые мужики в картузах и суконных фартуках – сидели на корточках у входа на вокзал, дымили цигарками. Один приподнялся и застыл в выжидательной позе.

Катя взяла чемодан и пошла к тумбе.

– Вы не приглядите за чемоданом? – попросила она капитана. – Понимаете, на станции формируют санитарный поезд, и я буду на нём служить. Но я пока не знаю, где это. Мне нужно найти начальника поезда, а с чемоданом это не очень удобно.

– Конечно, пригляжу. А потом и провожу вас. Не гоже барышне таскать такой большой чемодан.

– Спасибо. Сегодня день странный. С самого утра солнышко и лужи. Как будто весна.

– К вечеру наметёт.

– Почему вы так думаете?

– От степи опять наползает. Вон, видите над крышами марево?

Катя посмотрела на небо, оно было чистое, почти прозрачное, и только там, куда указывал капитан, назревало что-то мутное и бесформенное, как будто злое. Шло оно от самого горизонта, с далёкой морозной стороны. Да, видимо, опять наметёт. Опять пойдёт снег, завалит дома, дороги, покроет ступени льдом. Но так оно и должно быть, зима всё-таки.

8. Новочеркасск, Цыкуновский полустанок, ноябрь 1917 года

Батальон выстроился позади грузовой платформы узкой колонной. Хвост её терялся где-то в ночи, между штабелями сосновых и берёзовых брёвен лесной биржи. Штабеля вздымались вверх саженей на семь и тянулись вдаль, насколько позволяла видеть разыгравшаяся метель. Вход на платформу загораживали телеги. Интенданты раздавали патроны, перевязочные пакеты, зимнее обмундирование. На путях стоял воинский эшелон – семь пассажирских вагонов и два товарных. Офицерская рота, подошедшая к полустанку раньше Юнкерского батальона и уже получившая положенное снаряжение, расположилась перед вагонами, ожидая начала погрузки. Офицеры развели на платформе костры, грелись, смеялись. Биржевой сторож, указывая в сторону штабелей, пытался объяснить командиру роты штабс-капитану Некрашевичу, что жечь костры вблизи биржи нельзя, но тот отмахивался от него и посылал по матери.

В юнкерских ротах слышалась та же радость, что и среди офицеров. Новость, что в Ростове произошло восстание большевиков и что все боеспособные части Организации генерала Алексеева направляются на его подавление, была встречена с непонятным воодушевлением. Мальчишки рвались в бой, торопясь доказать себе и своим товарищам собственную нужность. Подобная торопливость удручала. Толкачёв слишком хорошо помнил начало войны с Германией и первые бои, когда, казалось, обычного «ура» хватит, чтобы немец побежал, – но не хватило, и после тяжёлого поражения в Восточной Пруссии эта самоуверенность прошла, и возникло понимание, что на поле боя погибают не только враги. Как бы не случилось того же и на Дону.

Толкачёв подошёл к интенданту, спросил, сколько патронов дают в одни руки. Интендантом оказалась женщина. Серая суконная шинель была ей узка в бёдрах, а погоны урядника скорее подходили мужу, однако во взгляде и жестах чувствовался опыт. Женщина поправила выбившиеся из-под синей фуражки волосы и сказала, что велено давать по два подсумка. Этого было мало. Перед выходом с Грушевской, Парфёнов обронил, что в Ростове сосредоточилось около двух тысяч красногвардейцев. Большинство из них составляли рабочие железнодорожных мастерских, и вряд ли имели хотя бы начальную военную подготовку. Но решимости у них не отнять, поэтому бои предстояли жёсткие, и двумя подсумками тут не обойтись.

У биржевой конторы плотной группой стояли офицеры батальона. Злющий цепной кобель, не умолкая, лаял на них и рвал цепь, и никакие слова не могли заставить его умолкнуть. Вернувшийся сторож цыкнул на кобеля, но и это не помогло.

– Что там? – спросили у подошедшего Толкачёва.

– Патроны, шинели. Теперь хоть вид будет единообразный.

– Встрепенулось донское начальство, – скривился Мезерницкий. – Сразу всё вам пожалуйте. Даже мотор.

Напротив товарного вагона пыхтел, разворачиваясь, броневик. Человек в кожаной утеплённой куртке и в автомобильных очках поверх фуражки делал водителю знаки, направляя того к пандусу.

– Помните, Толкачёв, тот броневик, что поддерживал нас у телефонной станции? Название ещё у него было…

– Помню.

– А помните, что сделали матросы с экипажем?

– У вас, Мстислав Владимирович, тяга к странным воспоминаниям. Такие вещи люди обычно стараются забыть.

Мезерницкий усмехнулся.

– Да вот не забываются.

Объявили посадку. Некрашевич закричал что-то, ветер собрал горсть снега и швырнул ему в лицо. Штабс-капитан поперхнулся, и только одно слово долетело до биржи: …вагонам! Офицерская рота с гомоном и смехом начала грузиться.

– Несколько дней назад в Хотунках мы разоружили два резервных батальона, – снова заговорил Мезерницкий. – Представляете, сколько оружия и амуниции мы взяли? На два полноценных батальона! Но примчались казаки, окружили нас, выставили пулемёты и велели всё сдать. Где теперь эти смельчаки? Почему Каледин не пошлёт отбивать Ростов их?