Гражданская Рапсодия. Сломанные души

– Казаки воевать не хотят, устали, – сказал Донсков. – А если казаки воевать не хотят, никто не сможет их заставить. Тем более против своих.

– Каких «своих»?

– Против русских.

– Вы глупец, Донсков. Какие русские? Не было вас три недели назад в Петербурге, а то увидели бы, как эти русские расстреливают юнкеров на набережной. Это мятежники. Мерзавцы!

По Биржевому спуску проехали две кухонных упряжки и встали в очередь к броневику. Металлические трубы печей покрылись ледяным налётом, сидевшие на задках повара дремали, укутавшись в овчинные тулупы. По всем фронтовым приметам выходило, что раньше полудня кормить не будут.

– Это правда, меня не было в Петербурге, – кивнул Донсков, – но я видел, как расстреливали людей в Киеве. И, поверьте, безо всяких на то оснований. Просто выводили на улицу, ставили к стене и именем революционного трибунала… Вы зря считаете, Мстислав Владимирович, что я ничего не вижу и не понимаю. Эта ненужная никому революция, беззаконие, мусор на улицах, неприятны мне так же, как и вам. И я бы просил вас впредь выбирать выражения в мой адрес. Определения вроде «глупец» и прочее среди офицеров русской армии неприемлемы!

Донсков поднял воротник шинели и, прикрывая руками лицо от ветра, пошёл к интендантским телегам. Кобель перестал вдруг лаять и завыл, будто по покойнику. Сторож снова цыкнул на него, на этот раз пёс послушался, замолчал и полез в будку.

– Слышали? Ему это неприятно, – Мезерницкий обернулся к Толкачёву. – Интеллигент. К чёрту таких. Раздражает.

Толкачёв не ответил. Ему было всё равно, что думает Мезерницкий о Донскове и что думает Донсков о Мезерницком. Вмешиваться в их отношения и вставать на чью-либо сторону он не собирался. Он попробовал представить, где сейчас Катя в этот холодный, ночной, неурочный час. По всей видимости, спит. В тёплой комнате на Барочной. И слава богу. Некрашевич сказал, что полковник Хованский, назначенный руководить сводным отрядом, принципиально запретил включать женщин в состав роты даже в качестве сестёр милосердия. Шуму из-за этого запрета вышло много. В организацию успели записаться более тридцати женщин. Они потребовали объяснений у самого Алексеева, на что Михаил Васильевич, приехавший на Барочную лично проводить добровольцев, только развёл руками. Не обошлось без слёз, причём суть этих слёз была где-то далеко за гранью понимания любого нормального человека, ибо плакать по причине того, что тебя не отправляют на смерть в бой, было попросту смешно.

Некрашевич не сдерживал иронии, когда рассказывал об этом, а Толкачёв подумал: как бы отреагировал сам Некрашевич, если бы в бой не взяли его?

Но что бы там ни было, Хованский прав в своём решении. Не женское дело ходить в атаку. Толкачёв видел этих доброволиц, когда шёл по коридору в кабинет полковника Звягина. Они стояли у дверей столовой комнаты – стайка бесноватых пичужек. Хрупкие, красивые, в новеньких гимнастёрках. Молодые. Старшей вряд ли более двадцати. Куда они спешат, куда рвутся? Сидели бы дома. Каждая капелька пролитой ими крови никогда и ни чем не оправдается.

Сквозь вой ветра донёсся голос:

– Батальон… на погрузку!

По платформе быстрым шагом шёл Парфёнов. Увидев Толкачёва, он призывно махнул рукой.

– Володя, в штабном вагоне совещание, поторопись. Господа офицеры, вас это тоже касается!

Под штаб определили бывший вагон-ресторан. Вслед за Парфёновым Толкачёв поднялся в тамбур, топнул сапогами об пол, стряхивая налипший снег. В вагоне было тепло, пахло картофельной похлёбкой и жареным луком. В дальнем углу у буфетной стойки сидел денщик – пожилой солдат в застиранной гимнастёрке – и подкладывал в топку водяного котла тонкие чурки. Толкачёв опустил ворот шинели, расправил лацканы. В вагоне было просторно. Гостевые столики демонтировали и на их место поставили длинный дощатый стол, на котором разложили карту Ростова.

Вагон качнуло, подвешенные под потолком керосиновые лампы вздрогнули и заколыхались. Штабс-капитан Некрашевич посмотрел на податливые огоньки и перекрестился:

– Поехали.

Вдоль стола встали командиры рот и взводов. Хованский стоял в центре; молодой, лет тридцати трёх, но уже полковник, с лёгкими залысинами, среднего роста, со знаками орденов святого Владимира и святой Анны на мундире. Был ещё один знак в петлице, но Толкачёв никак не мог разглядеть его. Хованский слишком низко склонился над картой и водил над ней ладонью, будто творя магические заклинания.

– Общий план предлагаю такой, – говорил он. – Высаживаемся на станции Нахичевань, закрепляемся и начинаем движение к городу. Вдоль железной дороги встык на Балабановскую рощу наступает Офицерская рота. На правом фланге батальон Донских пластунов. Сейчас они сосредотачиваются в станице Александровской, и к утру должны войти в Питомник. Задача: захват посёлка Темерник. Это ключ к Ростову. Юнкера пойдут слева от дороги. Парфёнов, на вашу долю Нахичевань7 и казармы двести пятьдесят второго запасного полка. Сможете взять – хорошо, не сможете, хотя бы свяжите их боем, пока пластуны не войдут в Темерник.