Греческое сокровище

В конце февраля 1879 года Эмиль Бюрнуф, живший в то время в Париже, согласился поехать в Трою как научный консультант и наблюдатель. Луиза с отцом не поехала. Но и Софья на этот раз не принимала участия в раскопках.

«Софья, дорогая моя, — писал Шлиман, — у нас тут нет своего дома. Я сплю в одной из девяти комнат барака для десятников и гостей. Женщин нет поблизости до самого Хыблака. Удобства самые примитивные. Яннакис очень занят, единственная от него помощь — готовит мне по воскресеньям обед, но плита никуда не годная, совсем не то, что ты привезла в 1872 году. Поликсена здесь никогда не бывает, негде жить. Когда работы идут полным ходом, в лагере ночует 150 человек. Тебе здесь было бы плохо. Это не Микены, где ты была под крылышком семейства Дасисов. Троада сейчас — поле сражения между разбойничьими шайками и крестьянами. Эти отверженные грабят, убивают, насилуют… Если бы у нас в лагере появилась красивая молодая женщина, мне пришлось бы нанять не десять охранников, а сто. И даже тогда я беспокоился бы о тебе денно и нощно. Оставайся с малышами дома, любовь моя, где ты в безопасности и окружена заботой. Наблюдай за строительством нашего нового прекрасного дома. Я вернусь в конце месяца, и все лето мы будем вместе. Можем провести месяц в нашем доме в Кифисьи, а на август снимем дом в Кастелле и обеспечим себе тридцать морских купаний…»

Софья тосковала дома. Но Генри, наверное, прав. Ей ничего не остается, как ожидать его здесь, на улице Муз.

Доктор Вирхов заехал в Афины по пути в Трою. Софья пригласила его обедать, любопытствуя взглянуть на ученого, который так очаровал ее мужа, и оценить по достоинству соперника, посягнувшего на троянские сокровища. С первого взгляда она поняла, что воображение рисовало ей совсем другого человека. Рудольф Вирхов не был выпустившим когти хищником, чего она очень боялась; обходительный, любезный, он был восхищен открытиями Генри и его археологическим чутьем.

Софья изучала гостя, пока он отдавал должное креветкам и рыбному плаки [32]

. Он был старше Генри на три месяца, а казалось, на несколько лет. В Берлине этого маленького человечка со сморщенным, похожим на пергамент лицом любовно называли der kleine Doktor [33]. Его небольшие глазки смотрели из-под очков добрым, но проницательным взглядом. Он носил усы и окладистую бороду, которая закрывала убегающий подбородок и выглядела столь солидно, что сомнений нс оставалось—этот человек глупцов не терпит. Он был весь, от редеющих седых волос до крошечных ног, воплощением протеста—и не только в медицине и политике, но и в совершенно новой области — народном здравоохранении. Бисмарк, правивший в те годы Германской империей, люто его ненавидел и даже вызвал однажды на дуэль. Вирхов смеялся так весело, что вместе с ним — неслыханное дело! — над Железным канцлером смеялся весь Берлин. Учить языки для Вирхова, как и для Шлимана. было так же естественно, как дышать, Он знал латынь, греческий, древнееврейский, арабский, английский. французский, итальянский, голландский. В 1869 году, когда Софья и Генри поженились, Вирхов основал первое Германское археологическое общество. Он основал также Берлинское общество антропологии, этнологии и предыстории и одновременно был практикующим врачом и выполнял многочисленные обязанности члена берлинского муниципалитета. Подобно многим коротышкам, он обладал отменным здоровьем, довольствовался всего несколькими часами сна и при всей своей занятости находил время играть в шары и лазить по горам.

В столовой и потом в кабинете Генри они говорили по-немецки.

— Я никогда не беседовала с учеными-медиками. — сказала Софья. — Интересно, а как в вашей области ведутся исследования? Генри часто обвиняют в скоропалительных выводах, в том, что для него собственные догадки важнее фактов.

— Ваш муж действительно иногда этим грешит, — мягко улыбнулся Вирхов. — Но ведь его догадки служат толчком для дальнейшего изучения древних народов. Ценны даже его ошибки: спустя какое-то время он сам и его коллеги-археологи их замечают и в поисках истины устремляются дальше.

— Вы очень любезны, доктор Вирхов…

— Фрау Шлиман, — прервал ее гость, — мне ведь гораздо легче, чем доктору Шлиману. Мы создали целую новую науку — патологическую анатомию, но наш материал, человеческое тело, всегда под рукой — мы анатомируем трупы. Скальпель проникает во внутренние органы человека и постепенно учит нас распознавать заболевания. Мы тоже совершаем ошибки, и. как правило, в ущерб больному. Некоторые наши умозрительные теории и поспешные выводы принесли куда больший вред, чем догадки доктора Шлимана. Таков путь познания. Начинаешь с нуля, но, если в поисках истины дерзаешь выдвигать новые идеи, к концу жизни обязательно внесешь вклад в науку, пусть и скромный.

— Как мне хочется вернуться на раскопки! — призналась Софья Вирхову.

Но Генри гак и не позвал Софью в Троаду, сколько ни уговаривал его доктор Вирхов—с равным успехом он просил прусское правительство ввести реформы, улучшающие жизнь бедняков. Генри написал ей: