Грехи и подвиги

Думая об этом, Львиное Сердце в который раз упрекал себя за ссору с Филиппом-Августом. Разве они приехали сюда ссориться? Разве дело, ради которого уже положили столько жизней, не было выше и важнее гордости, славы, даже любви? Он безумно любил Беренгарию, и теперь, когда они, наконец, соединились перед алтарем, он любил ее еще сильнее. Но разве нельзя было рассказать все французскому королю еще прежде, не обманывать его, не оскорблять его сестру? В конце концов, ради похода на Иерусалим можно было и отсрочить свадьбу. Беренгария поняла бы, она б его ждала… Разве могут два великих короля сводить свои личные счеты, когда торжество или посрамление великого дела крестоносцев, спасение их восточных владений и самого Гроба Господня зависят сейчас от них?! Господь поругаем не бывает, но надругательство над святынями лежит позором на всех христианах и более всего на тех, кто в силах ему воспрепятствовать.

Ричард принял свою болезнь как наказание за чрезмерную гордыню и своеволие. И решился сделать первый шаг к примирению с Филиппом. Он спросил совета у Элеоноры, которая еще ни разу не посоветовала ему дурного, и она сказала, что такой поступок будет достоин рыцаря.

– Тогда, чтобы не уронить себя, я приглашу Филиппа-Августа в наш лагерь и в мой шатер! – заключил король.

– А вот пригласить-то его ты и не сможешь! – возразила Элеонора. – Тебе недосуг узнавать все новости, а надо бы. Король франков вот уже четвертый день не встает с постели. У него тоже лихорадка, и либо его сильнее скрутило, либо он сам слабее тебя. Так что идти придется тебе к нему, Ричард!

Это известие окончательно решило дело. Львиное Сердце, жестоко давивший любую слабость в себе, обычно проявлял снисходительность к чужой слабости, если то была не слабость духа, проявленная в бою. Он отправился в лагерь Филиппа сразу после разговора с матерью. Впрочем, Элеонора, пользуясь некоторым родством с французским королевским домом, пошла с ним вместе.

Таким образом, явившись в шатер своего монарха, граф Шато-Крайон и его молочный брат Эдгар Лионский (он же лионский кузнец Эдгар), застали там Филиппа-Августа, короля Ричарда, королеву Элеонору, нескольких рыцарей, приглашенных для участия в совещании, а среди них графа Анри Шампанского и доброго друга Эдгара сира Седрика Сеймура. Старого рыцаря позвала английская королева, которая во все время их путешествия любила беседовать с ним, а по приезде в долину Птолемиады посоветовала сыну поставить Седого Волка во главе охраны английского лагеря.

Впервые молочные братья смогли увидеть двух королей вместе и сравнить их облик. И первое, что поразило их – монархи казались людьми одних лет, хотя на самом деле Филипп был восемью годами моложе. Но на лице Ричарда Львиное Сердце годы оставили лишь тонкие росчерки морщин. В тридцать три года вокруг его глаз, на лбу и в уголках губ этих морщин было, быть может, больше, чем у иных его ровесников. При этом морщины ничуть не старили лицо короля – полное жизни, любопытства, воли, оно казалось молодым, и даже сейчас, когда болезнь оставила на нем следы усталости, королю нельзя было дать его лет. Вернее, никто обычно просто не задумывался о его возрасте. Лицо Филиппа, напротив, выглядело достаточно гладким и ухоженным, морщин на нем почти не было. Однако в этом лице успела появиться некая тяжесть, которая обычно возникает, когда теряется свежесть и непосредственность ощущений и человек начинает взвешивать свои мысли, слова и побуждения.

Филипп в этот день чувствовал себя лучше, чем накануне, и потому, узнав о приходе своего царственного вассала, довольно легко покинул постель и встретил Ричарда, сидя в удобном кресле. На нем поверх полотняной рубахи была надета стеганая боевая [40], надета только для тепла, в стремлении унять легкую дрожь лихорадки. Однако со стороны это выглядело так, словно король только что снял кольчугу или собирался ее надеть. Кроме того, на плечи Филипп-Август набросил длинный, красиво расшитый золотом плащ, который, вместе с высокими кожаными сапогами в золоченых бляшках, и золотым венцом придавал монарху действительно царственный вид. Венец, украшенный мелкими рубинами и опалами, очень шел к бедному лицу короля, обрамленному длинными, до плеч, волосами, такими же светло-каштановыми, как у его сестры Алисы, но совсем не вьющимися. Он очень коротко подстригал бороду, так что она почти не оттеняла, а лишь тонкой рамкой обводила подбородок, подчеркивая его жесткую мужественную линию и твердость рта, неожиданную при общей мягкости лица.