Греко-персидские войны

Павсаний вел себя в Византии как независимый тиран и тем самым создавал проблемы для афинян, укреплявших свои позиции в районе Геллеспонта. Рассказ Плутарха о бесчинствах регента ярок и эмоционален, но не любовные похождения Павсания стали причиной того, что в один прекрасный день около Византия появились афинские триеры под командованием стратега Кимона. О том, что произошло в городе, и было ли со стороны Павсания оказано серьезное сопротивление, письменные источники ничего не сообщают. Плутарх просто пишет о том, что «союзники во главе с Кимоном осадили Павсания. Павсаний бежал из Византия» (Cim. 6). А Фукидид лишь констатирует, что «

после того как афиняне силою заставили Павсания покинуть Византию, он не возвращался в Спарту, а поселился в троадских Колонах»[80]

(I, 131). Вот и вся информация.

Но определенные выводы сделать можно. Во-первых, изгнание Павсания не привело к конфликту между Афинами и Спартой, оно наглядно показывает, что в Византии регент действовал как частное лицо, а не представитель государства. Во-вторых, тот факт, что Павсаний убежал не в Спарту, а в Колоны, свидетельствует о том, что он опасался появляться на родине. К тому же свою главную ставку Павсаний делал на персов, а потому покидать Малую Азию ему не было никакого смысла. Впрочем, спартанцы уже знали о том, чем занимается их регент: «И, как дошли известия до лакедемонян, вел сношения с персами и оставался в Колонах вообще не с добрыми намерениями» (Thuc. I, 131).

Казалось бы, какое дело властям Спарты до человека, который находится далеко от дома и непосредственной угрозы для государства не представляет? Ведь о том, что Павсаний ведет секретные переговоры с персами, еще достоверно известно не было, все пока было на уровне слухов и сплетен. Проблема была в том, что своим поведением бывший главнокомандующий подавал дурной пример остальным спартанцам. Это необходимо было пресечь на корню, и эфоры приняли меры. В Колоны прибыл посланец от правительства Спарты и объявил потрясенному регенту, что если он не вернется на родину, то государство объявит ему войну. Тщательно все обдумав, Павсаний принял решение исполнить приказ.

Почему он так поступил, неужели не понимал, какой страшной опасности себя подвергает? Павсаний отдавал себе отчет в том, что его может ожидать в Спарте, но за последние годы он свято уверовал во всемогущество денег и полагал, что сумеет подкупить всех обвинителей. Это стало его роковой ошибкой, и по прибытии в Лакедемон Павсаний был арестован и посажен в тюрьму. Однако судебный процесс против него опять закончился ничем, поскольку прямых улик против регента не было. Павсаний оказался на свободе. Но дело зашло уже очень далеко, и в данной ситуации для эфоров приоритетом стал сам факт нарушения священных законов Спарты ее гражданином: «Однако нарушением обычаев и подражанием варварам Павсаний возбуждал сильные подозрения в нежелании подчиняться существующему порядку. Поэтому лакедемоняне стали обращать внимание и на прочие его поступки, не нарушил ли он своим поведением в чем-либо установившихся обычаев

» (Thuc. I, 132). Соответственно, вспомнили и мидийские одеяния, и роскошную жизнь в Византии, и многое другое. При этом стали муссироваться упорные слухи о том, что регент подбивает на восстание илотов.

Это было самое страшное обвинение из всех, которые можно было выдвинуть в Спарте против спартанца. Проблема была в том, что в данный момент прямых улик против Павсания опять-таки не было, и все эти страшилки распространялись на уровне сплетен. Когда же на регента донесли илоты, картина стала предельно ясной. Тем не менее власти пока воздерживались от каких-либо решительных действий, и на то были свои причины: «Однако на основании каких-либо показаний илотов спартанцы не находили возможным принимать против Павсания какую-нибудь чрезвычайную меру. Они поступили согласно господствующему у них правилу: не спешить, без неопровержимых улик не принимать относительно спартиата какого-либо непоправимого решения» (Thuc. 132).