Гретель и тьма

– Не пытайся говорить, – сказал Йозеф. – Давай тебя сначала осмотрим. – Он вгляделся юноше в глаза. Далее последовала чрезвычайно неприятная процедура промывки ободранных коленей и извлечения оттуда грязи, после чего доктор применил разнообразные снадобья – все жгучие, но, вероятно, не сильнее, чем сомнительная припарка Гудрун. Йозеф, по крайней мере, обращался с ним бережно.

Когда они закончили, у Беньямина случилась еще одно помрачение. Может, задремал. На сей раз, когда он открыл глаза, над ним стоял Йозеф, держа в руках мягкую белую сорочку и брюки.

– Эти должны подойти. – Он сунул юноше в руку стакан вина. – Выпей. Поможет.

– Спасибо, сударь. Простите, что от меня столько беспокойства. – И Беньямин вновь свесил голову на грудь. Поддерживать ее стоило неимоверных усилий.

– Пустяки, – взволнованно отозвался доктор. – Что стряслось? Ты ходил в клуб. Кто-то из тамошних это тебе устроил?

– Нет. Это было потом. – Беньямин сделал несколько глотков вина. Острое Weifigipfler[95] его несколько оживило, но он слишком устал и не готов был излагать всю историю целиком. – Я познакомился кое с кем… в клубе. Завтра нужно будет пойти туда снова, разузнать побольше. А оттуда я отправился повидать Хуго Бессера, ну вы знаете, журналиста… подумал, может, он что-то уже знает. Но так к нему и не добрался. В Леопольдштадте беспорядки, сударь, на сей раз вовсе скверные. Какие-то бандиты громили лавки, поджигали дома, нападали на людей. Из того, что я видел, все насилие досталось… – он помялся, – …нашим людям, сударь, евреям. – И вновь голова у него повисла.

Йозеф потянулся к нему, взял за подбородок, заглянул в лицо.

– По голове били?

Юноша кивнул.

– Когда схватили, они… меня пинали.

– Понятно. – Йозеф выпрямился и принялся ходить взад-вперед по комнате. – Я нечаянно услышал, что сказала Лили. – Он глубоко вдохнул. – Она сказала – возможно, это не в точности ее слова: «Надо было предвидеть, что он не сдержит слово. Я сделала все, что он от меня хотел». – Йозеф поправил портрет. Провел пальцами по верхней планке рамы, проверил, нет ли пыли, после чего развернулся и в упор посмотрел на Беньямина. – О ком это она? Как зовут этого человека? О каких обещаниях речь? И почему ни один из вас об этом ничего не говорил?

Беньямин вздохнул.

– Яне знаю, о чем она. – Но что-то в этом было. Оно висело прямо над бритвенным лезвием памяти, и чем старательнее он пытался ухватить, тем дальше оно отступало. – Не знаю, – повторил он. – Может, это опять ее… ну, это, сказки… вроде той бессмыслицы, что она сделана из часовых колесиков или что ей не надо есть?

– Хм-м, – отозвался Йозеф. Он сел и долил им вина. – Расскажи мне подробнее, что там случилось в Леопольдштадте. Кто были нападавшие? Христианские социалисты? Люди Лютера? – И, не дожидаясь ответов, продолжил: – Этот глупец уже четыре года нас предупреждает.

Беньямин помолчал мгновение, вспоминая их ночные разговоры. На выборах в 1895 году бургомистр угрожал начать конфискацию имущества. Пустая угроза, конечно: Люгер попросту пытался сделать так, чтобы евреи не поддерживали его политических оппонентов. И конечно, обращался он к зажиточным, ассимилировавшим евреям – торговцам, специалистам, ученым, а не к жалким созданьям, бежавшим из дома и искавшим в Вене укрытия. И все же это был тот самый Карл Люгер, кто прозвал венгерскую столицу Юдапештом, – и толпа, ликуя, подхватила эту издевательскую шутку.

– Люгер эту кашу заварил, – сказал он наконец. – Скажет что угодно, лишь бы набрать популярности.

Йозеф кивнул.

– И ему плевать на последствия. Пока это все разговоры – какие-то поядовитее прочих. Попомни мои слова: рано или поздно какой-нибудь безумец воспримет его болтовню всерьез. И что тогда? Евреи виноваты – вот девиз. В чем, спрашивается? Вечный вопрос. В том, что решит гойское большинство, естественно. Как ни поверни, мы всегда козлы отпущения. – Он кашлянул. – И как же ты удрал от этих мерзавцев?

– Уполз, – пробормотал Беньямин и тут же пожалел об этом слове.

Он почувствовал, как у него загорелись щеки, и потупился. Вымазал ладони в собачьем дерьме, а отмыть их было негде, пока до канала не добрался. Смеркалось, он присел на берегу, глотая слезы. Оттирался долго, но запах все равно въелся в исцарапанную кожу. Как ему теперь прикасаться к Лили – самой чистоте и невинности? Когда же он наконец поднялся на ноги – все у него затекло и болело, а малейшее движение отворяло чуть подсохшие раны, – он оглянулся на Шаттенплац. Он увидел, как вздымаются два столба темного дыма, до того толстые и прямые, что сами были будто печные трубы, навершие у каждой плоско упиралось в небо. Беньямин никак не мог изгнать это видение из головы.

Йозеф похлопал его по плечу.

– Иди-ка ты в постель, парень. Сон – лучший лекарь. Все утром будет полегче. Колени заживут не сразу, а вот ссадины на щеке неглубокие. – Он улыбнулся. – Шрама не будет.

– Минутку, – проговорил Беньямин устало. – Еще кое-что…

– Подождет до завтра, уверен.

– Нет, это важно. Тот человек…

– Который напал на тебя в Леопольдштадте?