Гретель и тьма

– А почему она не выбралась из того угольного погреба?

– Императоры не топят углем. Они жгут банкноты.

– А что потом с ней случилось? – Я прыгаю с одной ножки на другую, мне интересно, чем все кончится. – Никто не пришел ее спасти?

– Нет, – обрывает меня Грет и хватается за мешок с прищепками. – На сей раз гадкую девчонку придется не на шутку проучить за вранье. Она, может, до сих пор там и сидит, если только ее не съели заживо голодные крысы.

Чем бы ни было, оно приближается. И это не крыса: слишком большая и слишком сопит.

– Брысь, – рявкаю я, вскидывая кулаки.

– Не бойся. Я тебя не трону. Ты та девочка, которая сказки рассказывает.

Я знаю этот голос. Это жуткая Ханна с полосатыми волосами.

– Уйди. Отстань от меня.

– Тебя Кристой звать, верно?

Не отвечаю. Все слишком болит. Я хочу только, чтобы тихо было, но Ханна принимается говорить и не умолкает. Я затыкаю уши пальцами, а когда вынимаю, слышу, что она описывает сад ее семьи. Там большое ореховое дерево, под которым здоровенная грядка лугового шафрана, и такие у него цветы светло-розовые, так трепещут на легчайшем осеннем ветерке, что ее Grofi-рара звал их «нагими дамами».

Всякий раз, стоит мне закрыть глаза, являются злодеи, пьяные в дымину, и тащат за собой девочку. Сначала они заставили ее пить с ними вино: стакан красного, стакан белого и стакан черного. А потом сорвали с нее красивые одежды и сложили их в кучу, чтобы потом продать на базаре. А потом они…

Безобразная Ханна рассказывает мне про конюшню, где жила белая сова – днем спала, а по ночам охотилась на мышей, – а еще надоедливая старая кошка, считавшая, что это ее личные владения. Они постоянно воевали: сова кричала, а кошка надрывно мяукала, пока кухарка не разливала их водой из ведра.

А потом опять голос Грет:

– А потом они… хм… когда все зло содеяли…

– Какое зло?

– Такое, что я тебе и сказать не могу. Скажу только, что длилось оно долго и девушка кричала, и плакала, и звала на помощь Господа и всех его ангелов…

Я задремываю, просыпаюсь, а Ханна все говорит. Теперь про кабинет дедушки, с облезлой головой оленя на одной стене и портретом его отца в странных, старомодных одеждах. На столе стояла здоровенная модель внутреннего уха. Ханна страшно ее боялась. А ну как уховертка туда заберется и заблудится в лабиринте? А еще там были сотни книг: Großpapa был большой мыслитель, знакомый с трудами знаменитых философов – Платона, Канта, Милля, Спенсера, но ни одного смазливого личика не пропускал. Иногда они с братом Эрихом смотрели его подборки картинок – копии великих полотен, изображавших красивых женщин. И была там одна особенная – «Лилит» работы Джона Коллиера.

– Я, бывало, мечтала вырасти и выглядеть, как она, – говорила Ханна. – Конечно, такому не суждено было случиться, потому что я брюнетка и черты лица у меня острые. Но однажды я видела, как эта картина ожила. Помнишь, как я на тебя пялилась? Коллиер мог бы писать с тебя, красотка Криста…

– Не зови меня так.

– Такие у тебя длинные золотые волосы…

– Я их обстригла.

– Ох, нет! Зачем?

– Я не хочу быть красивой. Теперь я просто машина. – Машину никто не обидит. Грет принимается нашептывать сказку у меня в голове. Но теперь я вижу башню дяди Храбена, а не дом того разбойника в лесу. И голос Грет делается медленней и глубже.

«Стакан красного, стакан белого и стакан черного». А потом сорвали с нее красивые одежды и сложили их в кучу, чтобы потом продать на базаре. А потом они…

До меня доходит, что Ханна умолкла – впервые с тех пор, как меня сюда бросили. А потом она шепчет: