Григорьев пруд

— Верно говоришь — не было. И плохо, что не было. А раз пришла, вровень должны стать с любым инженером.

Улыбнулся Леонтий. Выплыл в памяти эпизод, который на его глазах произошел. Явился как-то в цех главный механик из треста, с проверкой какой-то, и давай наставления читать молодым слесарям; те растерялись, не знают, как быть. Тут и окажись поблизости Губин. Один вопрос задал главному механику, другой, и выяснилось вдруг — ругает-то высокий гость ребят зазря. «Зачем же так, уважаемый, огульно охаивать? Да вам поучиться у них надо, а вы их ругаете». Главный механик к директору шахты жаловаться побежал. Кучеров защитил. Да и никакой защиты не нужно было старику, его защита — справедливость.

— Совет мой — учись, — продолжал наставлять Губин. — Еще молодой, осилишь любую технику. Вот мне уже не угнаться.

— Ну что ты, Филиппыч! — удивлялся Леонтий. — Ты наш самородок. У тебя только и поучиться.

— Вот и учись, пока я живой, — просто отвечал Губин.

— А сам гонишь. Как же так, Филиппыч?

— Я не гоню. Я за тебя да за жену твою волнуюсь. Ну, а раз она у тебя с понятием, то, что ж, сиди. Мне-то оно приятнее.

Похож был на отца своего Леонтий. И резким поворотом головы, и порывистой походкой. И не раз Губин вздрагивал: казалось, идет рядом с ним друг его Михаил. И голос его слышит, и сильную руку ощущает на своем плече. Еще шаг, другой — и выбежит из-за угла дома Таня Воробьева, радостно вскрикнет: «Наконец-то! А я уже все глазоньки проглядела! Живые-здоровые! Вот и слава богу!» — и подхватит обоих под руки, засмеется.

Все-все как будто наяву, даже сердце схватило — не отпускает.

— Погоди, сынок, не гони шибко.

— Что с тобой, Филиппыч?

И тут-то Губин и рассказал Леонтию о дружбе своей с его отцом, о матери его, о том, как любили они ее и как плакал он по-мальчишески беспомощно, когда узнал, что Михаила выбрала в женихи Таня Воробьева, и как с горя да с отчаяния он в тот же год женился на деревенской девушке, которая до сих пор его не понимает...

— Вот так, сынок, вот такие дела... И я не жалею, что все так обернулось... Жили мы по-своему трудно, счастливо жили. И друзьями навек остались с твоим отцом. И с Таней отношения были добрые. Ревность свою не выказывал, в себе таил. А мать твою, сынок, до сего дня люблю...

— Мне мама об этом не рассказывала, — признался Леонтий.

— Зачем? Это было только моим горем и счастьем моим. Да, счастьем. А разве не так?.. Жизнь свою каждый из нас прожил не стыдно. Своей шахтерской родовы́ никто не изменил... И я рад, что ты не изменяешь.

— Мне мама тоже не раз говорила: «Не осрами родовы́»... Ей и отец это завещал.

— Да, Леонтий, мать твоя была настоящим шахтером. В годы войны одна из первых спустилась в шахту, женской бригадой стала руководить. Разве женское дело — уголь в забое добывать? А надо было. Надо!.. А тут похоронка на отца твоего. Сломило ее это горе, но работу не оставила — надо было жить. Да вот не дожила, раньше срока ушла от нас, живых. Вот оно, какое дело...

Новыми глазами взглянул Леонтий в этот поздний вечер на старого шахтера. Он знал о крепкой дружбе Губина с отцом, но только сейчас, в эту минуту, вся жизнь Сергея Филипповича открылась ему как бы заново, и Леонтий еще острее почувствовал, какой светлой и прекрасной была судьба его родителей. И он был благодарен Губину, что тот помог ему глубже почувствовать дух того трудного и сурового времени, в котором работали, любили, радовались люди старшего поколения.

С каждым проведенным с Сергеем Филипповичем вечером Леонтий испытывал все большую любовь и сыновью привязанность к этому человеку. Видел — нелегко приходится старому шахтеру. Необходимо многое переделывать, и только ему, Леонтию Ушакову, признавался:

— Уставать стал, вот ведь напасть какая. — И с нескрываемой грустью шутил: — А ты заладил — «самородок»! Таких самородков в наше время гнать надо.

Но Леонтий знал наверняка — Губин выполнит задание в срок, и уже не задавал ему снисходительно-вежливого вопроса: «Филиппыч, не пора ли отдохнуть?» — а с нетерпением ждал, когда тот скажет сам: «Вот, принимайте мою работу».

Хотелось услышать эти слова как можно скорее, но он ждал, ждал терпеливо, как и начальник участка Зацепин, как Алексей Иванович, да и все ребята. Только на пятый день Леонтий услышал эти слова, и облегченно вздохнул, и сам почувствовал, как он тоже устал за эти дни.

Новый бар, привезенный с завода, лежал на все той же промасленной дощатой площадке. Был он выше и длиннее того, что сломался, и на первый взгляд казался массивнее, неуклюжее. Невольно думалось: подойдет ли к нему изготовленная Сергеем Филипповичем Губиным «лыжа»?

Об этом подумал и директор шахты, и Алексей Иванович, и даже Зацепин с опаской поглядывал на громоздкое сооружение.

— Не подведет? — спросил Кучеров, обращаясь одновременно и к Зацепину, и к Губину.

— Не должен, — уверенно проговорил Зацепин.

— Да вроде старались, — усмехнулся Губин, обтирая ветошью корпус комбайна.

— Значит, все предусмотрели? — не удовлетворился сухим ответом Кучеров.

— Этого не скажу. Время покажет, — уклончиво ответил Зацепин.