Григорьев пруд

В тот день Григорий вернулся с работы — а работал он всегда в первую смену — в пять часов вечера, нигде не задержался, да и привычки не было задерживаться, за это поругивали его на работе: «Где активность?» Он пожимал плечами, думал про себя: «Вам бы пожить моей жизнью». Ему дороже всего был свой мир, в который, кроме сына, никого не впускал. Крепко страдал, что не в силах избавить сына от школы, а себя от работы на шахте, хотя работу любил, относился к ней по-прежнему честно, хотя в школу сына провожал каждое утро, сам подталкивал к железным узорным воротцам с надписью «Добро пожаловать!»

Как вошел во двор — кликнул:

— Витюня!

Витюня не отозвался. Что ж, так было не однажды: то засиживался за уроками в своей комнатке, то в огороде копался, то играл с ребятами на задах огорода.

Григорий не огорчился. Войдя в дом, умылся, поел и пошел в огород. Здесь он опять крикнул весело:

— Витюня!

И опять Витюня не отозвался, и опять Григорий не огорчился. Значит, с ребятами ухайдокал на озеро.

Потом его будто под сердце кто саданул: вскрикнул Григорий, все чаще наступая на края грядок, затопал тяжело обратно в дом.

— Витюня!

Выбежал за ворота, и опять — в голос:

— Витюня!

Кинулся в проулок, выметнулся на берег, кинул взгляд направо, налево, и уже громко, с раскатом закричал:

— Витюня!!

Затем по соседским дворам пробежался, даже к тем ребятам наведался, кто постарше его Витюни были и играть с ним, конечно, не играли, но учились зато в одной школе. Кто-то в школе видел, но не разговаривал, кто-то по дороге в школу встречал, и выходило, что следы Витюни обрывались между школой и домом. Догадка оказалась верной: портфеля дома не было, не было и праздничной куртки. Что же могло приключиться? Почему домой не явился? Может быть, в школе задержался? В школе все окна были темны, дверь оказалась на замке. Куда податься? К кому? Вспомнил, как однажды, показав на дом с железной крышей, Витюня сказал: «Здесь Генка Холоднюк живет. Он собакам хвосты крутит и кошек мучает. Наша учителка его в угол ставит, а он дразнится». И побежал Григорий к этому дому.

Генка сидел на корточках у печи и подманивал к себе толстого рыжего кота, который уже наполовину вылез из-под шкафа, наверно единственного своего прибежища, откуда Генка не мог его вытащить. На вопрос, где Витюня, Генка буркнул:

— Почем я знаю. Я с ним дружбу не вожу.

Но по тому, как Генка отвернулся, как насупил брови, Григорий понял: знает.

Он присел на корточки, повернул отворачивающегося мальчика к себе, умоляюще попросил:

— Пожалуйста, Гена. Я очень прошу. Я же отец его. Я беспокоюсь.

— Никакой вы не отец. Вы — отчим. Как мамкин. Я тоже возьму и удеру.

И враз сжало сердце, отдалось тупой, сверлящей болью.

— Где он? Куда уехал?

— Почем я знаю.

Григорий потряс мальчика за плечи, заглядывая в глаза, проговорил:

— Мне надо его найти, Гена. Помоги мне, Гена.

— Уехал он, на товарняке. В город. Настоящего отца искать.

Всю ночь провел в поисках сына Григорий. Где он только не был, кажется, весь город вдоль и поперек исходил, смертельно усталый, разбитый, возвращался домой. Перешагнул порог, а навстречу кинулся живой-невредимый Витюня. Пропитывая потную рубашку слезами, сквозь рыдания горячечно шептал:

— Прости, папочка, прости, родненький...

Не спросил Григорий Витюню ни о чем. Да и зачем? Разве теперь это что-то значит? Значит только то, что сын вместе с ним, что все у них опять хорошо и мирно

Так мирно и хорошо жили они еще три года. В пятом классе Витюня увлекся спортом. Стадион был рядом, раздражитель самый верный: минута — и вот она, беговая дорожка, вот сектор для прыжков, в длину. Просыпались утром оба рано: Григорий — в сад, а сын — на стадион. Григорий не перечил: доброе дело, по радио слышал, по телевизору видел, какой почет да уважение спортсменам, не хуже, чем им, шахтерам, а может быть, даже больше. Одно пугало: вырастет сын и зачнет по заграницам ездить, а сильнее всего страшило, что забудет про дом, про него — обыкновенного работягу. Обо всем этом думать не хотелось, но мысль такая проклевывалась все чаще, особенно в дни, когда счастливый, взбудораженный, прибегал сын и взахлеб говорил, как доволен им тренер.

Беда пришла неожиданно. На тренировке, уже перед самыми соревнованиями, Витюня упал — упал прямо на дорожке. Каким-то чудом не побился, а мог бы, потому что ноги отказали на бегу, будто наткнулся на невидимую преграду.

И вновь всю ночь промучился Григорий. Неужто опять возвернется старое?.. Слава богу, обошлось.

Долго умолял Григорий бросить сына этот проклятый бег. И сын вдруг согласился. Григорий облегченно было вздохнул, как сын — вот ведь какой упрямец — сказал:

— Плавать буду, отец. Это — серьезно.

— А разве ты не плаваешь? Озеро-то рядом.

— Нет, это не то. Я в город ездить буду. Там — плавательный бассейн, там — опытный тренер. Меня по конкурсу отобрали.

— А на ногах это не отразится? — возразил Григорий и хотел опять уговаривать.

Но сын головой мотнул, как бычок рассерженный:

— Не надо, отец. Это — серьезно!