Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель

«Дом устроен очень просто, – говорила мне Лиза. – Он в форме буквы Г, крыло короче, чем вертикальная палочка. В крыле находится кухня, судомойня и то, что прежде было молочной, но теперь все молочные работы производятся в службах, так что это стало прачечной комнатой, там стоят стиральная машина и электрическая гладильная машина. От основной части дома крыло отделяется обитой тканью дверью. Это, знаете ли, изначально не настоящий фермерский дом, а нечто вроде маленького манора. Его построили сто пятьдесят лет назад на месте прежнего дома, который снесли. Вы найдете изображение старого фермерского дома в „Нортумберленде“ Бьюика[46] – квадратное, унылое здание, однако новое совсем другого рода, этакий маленький деревенский домик, простой и приземистый, но изящный… Главный холл квадратный, почти как дополнительная гостиная… широкая лестница напротив парадной двери… с одной стороны большая гостиная, с другой – столовая, а за ней библиотека, ее использовали под кабинет… спальня вашего дедушки в большой комнате над гостиной…»

Когда дверь за мной закрылась, я прислонилась к ней и дала себе несколько секунд передышки. С той первой встречи с Бейтсом прошло не больше трех четвертей часа, но я уже чувствовала себя полностью вымотавшейся и опустошенной. Мне было просто необходимо провести минуту-другую в одиночестве, чтобы снова собраться, прежде чем идти наверх…

Я огляделась. Холл совершенно явно с самого начала строился не для обычного фермерского дома. Дубовый паркет, старинный дубовый же комод у стены – резной и очень красивый. Пара бухарских ковров роскошно смотрелась на медовом дереве пола. На стенах цвета слоновой кости висела картина с кувшином с букетом ноготков, копия акватинты Сарториуса, и старинная раскрашенная карта с явственно отмеченным на ней Форрест-холлом и, маленькими буковками на аккуратном сегменте в кружке, помеченном «Форрест-парк, 1», виднелся «Уайтскар».

Под картой на дубовом комоде стоял синий кувшин и старый медный подойник, отполированный до того, что кованая поверхность стала блестеть, точно шелк. Он был полон синих и пурпурных маргариток и желтых диких анютиных глазок.

Да, под властью Лизы Уайтскар явно не страдал. Я мельком подумала, что моя сообщница ошибалась насчет миссис Бейтс. Кухарка никоим образом не недолюбливала ее – это выражение вооруженного нейтралитета было слабым отражением той свирепой нежности, кою она питала ко мне. Всякий, кто мог вести дом так, как Лиза, почти несомненно завоевал бы симпатию миссис Бейтс и все уважение, какое только уроженка Нортумберленда могла испытывать к «чужаку».

Я медленно двинулась наверх по широкой дубовой лестнице. На густом и ворсистом зеленом ковре ноги мои ступали совершенно бесшумно. Я свернула на площадку, которая образовывала галерею по одной стороне холла. В дальнем конце ее выходило окно в сад.

Рядом находилась дверь. Тоже дубовая, с мелкими панелями, вделанными в скошенные рамки. Я молча провела пальцем по деревянному прямоугольнику.

Площадка была залита светом. Заблудившаяся пчела с гулким жужжанием билась о стекло окна. Гул этот звучал усыпляюще, сонно, обволакивающе, заставляя забывать о времени. Он принадлежал тысячам летних дней, таких же длинных, иссушенных солнцем, ленивых и полных дремы…

Время остановило свой ход, замерло и потекло вспять…

Как там называются эти странные моменты памяти? Дежавю? Что-то виденное раньше, скорее всего – во сне? В другой жизни я уже стояла здесь, глядя на эту дверь, водя пальцем по резьбе, которую знала, как собственную кожу.

Секунды щелкали. Я резко повернулась и распахнула высокие створки. Пчела глупо помешкала несколько секунд, а потом рванулась вперед, на солнце, словно камешек из рогатки. Я тихонько закрыла окно, повернулась и постучала в комнату.

Мэтью Уинслоу уже проснулся и смотрел на дверь.

Он лежал не в постели, а на широком старинном диване возле окна. Большая кровать, застланная белым лоскутным одеялом, стояла у противоположной стены. В просторной комнате над ворсистым индийским ковром глянцевито сияла массивная мебель, дорогая сердцу прошлых поколений. Лучше всего в этой комнате были окна – высокие, сводчатые и распахнутые навстречу солнцу и журчанию реки за садом. Побеги ранних альбертинских роз свисали за рамами, в них хлопотали пчелы. Несмотря на толстый ковер, нагромождение украшений и тяжелую старинную мебель, в комнате пахло свежестью солнечного света и роз на стене.

На маленьком столике рядом с кроватью стояли три фотографии. Одна – Кон, немыслимо хорош собой в рубашке с открытым воротом, причудливая игра света и тени делала его лицо резко контрастным. Вторая, как я догадалась, принадлежала Жюли – юное, пылкое лицо с живыми глазами и ореолом светлых волос. Третьего снимка я со своего места разглядеть не могла.

Но все это было лишь мимолетным впечатлением. Сильнее всего в комнате приковывала взгляд фигура откинувшегося на подушки старика с пледом на коленях.