Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель

Кон выпрямился с той ленивой грацией, которая казалась напускной, но на самом деле была для него столь же естественной, как дыхание. От этого движения, хотя и медленного, лошадь, пощипывавшая травку рядом с нами, закатила обведенные белым глаза и потрусила прочь.

– А ты ей не нравишься, – заметил Мэтью Уинслоу. – Тогда пойдем, дорогая. Ты с нами, Кон?

Тот покачал головой:

– Нет, у меня еще пропасть работы. Я пришел просто спросить, не можешь ли ты отправиться со мной на семнадцатый акр и взглянуть на косилку? Она что-то барахлит, а я никак не разберусь, в чем там дело. Могу подвезти тебя на машине.

– Косилка? Боже праведный, ты что, сам не мог все наладить? – Однако старик повернулся и вид у него при этом был весьма довольный. – Что ж, в таком случае… – Он посмотрел на меня. – Может, в другой раз? Или сходи одна. Жеребенок на лугу, два поля за мостом, ты знаешь это место, за лесом.

– Да, – сказала я. – Знаю. Тогда я схожу.

Единственное мое желание состояло в том, чтобы уйти, остаться одной, даже не возвращаться вместе с ними к дому. Но уже с этими же словами, полуобернувшись, чтобы направиться прочь, я заметила на лице Кона тень, похожую на искреннее беспокойство.

И вдруг до меня дошло, что это своевременное появление на сцене было отнюдь не случайным. Он пришел вовсе не затем, чтобы спросить насчет косилки, а заодно подразнить меня, – его приход был настоящей спасательной экспедицией.

Кон догадывался, что меня приведут в паддок, догадывался и о том, что тут может произойти и что затянувшаяся беседа с дедушкой может оказаться для меня слишком большим напряжением. Он явился лишь для того, чтобы выручить меня, отвлечь мистера Уинслоу. По всей вероятности, с косилкой вообще все в полном порядке…

И если он все же поддался искушению подразнить меня, то, учитывая все обстоятельства, имел на это полное право. Сейчас он стоял, с мрачным терпением выслушивая язвительную тираду о некомпетентности молодого человека, который не может за двадцать секунд выявить и распознать любую неполадку в любом механизме, используемом на ферме.

Что ж, честность за честность. Не буду давать ему дальнейших поводов для беспокойства. Я прервала дедушкину тираду:

– Все-таки, наверное, я никуда не пойду. Вернусь лучше в дом. Я… с меня на сегодня хватит.

Мэтью Уинслоу взглянул на меня озадаченно; казалось, от удивления у него прибавилось морщин.

– Детка, все-таки ты чем-то расстроена. Что такое?

Как ни глупо, но мне вдруг захотелось плакать.

– Ничего, правда. Ничего. Кон прав. Я просто устала. – Я пожала плечами. – Было так здорово разыгрывать возвращение блудного сына, и все были ко мне так добры… слишком добры. Но знаешь, это ужасно выматывает. Столько всего произошло, что мне кажется, я вернулась уже год назад.

Мы вышли назад на тропинку. Закрыв за мной воротца, Кон взял меня под руку, словно в знак ободрения.

– Ну конечно, такое напряжение. Мы все это понимаем. Знаешь, лучше всего иди-ка и отдохни до ужина.

Он говорил, как и прежде, самым нежным голосом. Я заметила, как взгляд дедушки быстро скользнул с лица Кона на мое и обратно. Было вполне очевидно, что заступничество Кона являлось совершенно искренним, и я-то знала причины этого, но вовсе не собиралась давать Мэтью Уинслоу повод для ложных выводов.

Я быстро выдернула руку:

– Пожалуй, так и сделаю. – И тут же повернулась к старику. – А у тебя еще сохранилась доска для игры в криббидж?[49]

На лице его появилась ухмылка.

– Конечно. Ты еще помнишь, как играть?

– Как я могла забыть?

«Она часто играла с ним: это такая старомодная игра. Вы ее знаете? Отлично».

Я добавила:

– Помнится, ты задолжал мне несметную сумму.

– Вздор. Я всегда разбивал тебя наголову.

– Ну и пусть, – весело произнесла я. – За восемь лет я сильно усовершенствовалась. Вот увидишь, еще выиграю у тебя и дом, и земли, так что следи за каждым своим шагом.

По сухому смешку я почувствовала, как напрягся Кон рядом со мной.

– Ну, – отрывисто произнес он, – надеюсь, сегодня-то вечером, во всяком случае, вы играть не будете.

– Нет-нет. Детке надо будет пораньше лечь. Кроме того, я, наверное, останусь с тобой на семнадцатом акре. Как ты туда добираешься?

Кон ответил, и остаток дороги до двора, где стояли машины, они беседовали между собой. Обращение Кона с его двоюродным дедушкой было совершенно очаровательным: непринужденное, легкое и дружеское, однако ровно с тем намеком на почтение, который должен был льстить старику, исходя от столь деятельного и полного жизни человека, как Кон, по отношению к тому, кто, несмотря на все свое обманчивое впечатление силы, являлся лишь хрупкой оболочкой, которую сдует любой ветерок.

– Ерунда! – говорил дедушка. – Я вполне могу вам помочь, когда мы наладим как следует эти косилки.

Кон подарил ему ослепительную улыбку, полную любви.

– Ну уж нет. Приходи сколько угодно и надзирай за нами, но, боюсь, ничего другого мы тебе не позволим.

– Что ты со мной нянчишься! Я еще не одряхлел и не дам обращаться с собой, как с девчонкой.

Кон ухмыльнулся: