Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель

Я сидела здесь, в теплой сине-зеленой тиши, и предавалась воспоминаниям. Не слышалось блеяния овец, и кроншнепы утихли, и ветерок не шелестел в траве, а пчелы разлетелись из тимьяна по ульям. Точно мир до того, как зародилась в нем жизнь, а я вполне могла быть в нем первой и единственной женщиной, сидящей здесь и мечтающей об Адаме…

– Аннабель.

Хотя я ждала его, но не слышала шагов, – должно быть, он тихо подошел по мягкому дерну с южной стороны Стены. Теперь он стоял у меня за спиной. Заспанные ягнята даже головы не приподняли.

Я не повернулась. Протянула руку, а когда его рука накрыла ее, поднесла покрытую шрамами и рубцами тыльную сторону ладони к своей щеке и прижалась к ней.

Время пришло…

Терновая обитель

Моим родителям с любовью и признательностью

Ты войди в сей чудный лес,Коль посмеешь.

Будто зыблемый волной,Ты в покое под листвой.Сердце радостью полно,В мире будь с любою тварью,

Коль сумеешь.Лишь когда совсем темно,Все вокруг теряет форму:В кронах злобных взглядов блеск —В страхе побледнеешь.

Ты войди в сей чудный лес,Коль посмеешь.Джордж Мередит. Уэстермейнский лес. Перевод А. Ротокли

Глава 1

Я думаю, моя мать вполне могла бы стать колдуньей, если бы захотела. Однако она встретила моего отца, почтенного священника, и их женитьба свела на нет реальную для нее возможность превратиться со временем во вторую фею Моргану. Вместо этого она стала женой английского викария и управляла приходом так, как было принято тогда – более полувека назад, – железной рукой, даже не прикрытой перчаткой. Она сохранила всю яркость своей натуры, являя во всем свое превосходство, сдобренное налетом жестокости, и не испытывая ни малейшего сочувствия к слабости и некомпетентности. Думаю, у меня было трудное детство. Наверное, и у нее было такое же. Я помню фотографию ее матери, своей бабушки, которую я так никогда и не видела и которой, однако, я боялась все детство: стянутые назад волосы, жесткий, испытующий взгляд и безгубый рот… Бабушка жила где-то в дебрях Новой Зеландии и обладала всеми необходимыми добродетелями первопроходцев, кроме того, была известной целительницей и сиделкой. В былые времена ее, наверное, считали бы знахаркой или колдуньей. Впрочем, именно так она и выглядела. Моя мать – улучшенная с точки зрения внешности копия бабушки – унаследовала от нее все эти качества. Безжалостная по отношению к здоровым, принципиально презирающая всех женщин, безразличная к детям и животным, она тем не менее была бесконечно внимательна и терпелива с новорожденными и прекрасно ухаживала за больными. Лет сто назад она бы кормила бедных и убогих бесплатным супом и желе, но эти времена прошли, и теперь вместо этого она председательствовала на деревенских собраниях и делала то же желе и джемы для продажи («Нам нужны деньги, а люди все равно не ценят то, что достается им бесплатно»), а когда в шахте происходил несчастный случай, она всегда шла туда вместе со своим мужем и доктором и была нужна там не меньше, чем они.

Мы жили в холодном мрачном шахтерском поселке на севере Англии. Наш дом, неплохо построенный, был тем не менее ужасным: слишком большим и страшно холодным. Вода была очень жесткой от содержащегося в ней известняка и всегда ледяной. В юности моя мать не знала, что такое горячая ванна, поэтому не видела причин тратить деньги на нагреватель для воды. Если нам нужна была вода для мытья, мы кипятили ее в кастрюлях на плите. Ванну дозволялось принимать только раз в неделю: два дюйма жесткой тепловатой воды. Уголь обходился нам дорого – по фунту за тонну, а электричество для церкви и дома священника подавалось бесплатно, поэтому иногда мне разрешали включать в своей крошечной холодной комнате слабый электрический обогреватель, и он не давал мне окончательно замерзнуть. Руки и ноги у меня всегда были обморожены, но жаловаться считалось недостойной слабостью, поэтому на это никогда не обращали внимания.