Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель

Помню точно в каком-то смутном сне, как, выплывая обратно из тумана, увидела над собой лицо Адама – не далее фута от моего лица. И лишь тогда до конца поверила, что последние слова Кона – правда.

– Адам…

Он вынес меня из стойла в соседний закуток и опустился там на колени, прижав мою голову к своему плечу.

– Не надо. Молчи. Все хорошо. Все хорошо…

– Адам, ты не умер?

– Нет, родная. А теперь просто полежи немного. Послушай-ка, это не «лендровер» там едет по холму? Все кончилось. Тебе больше ничего не грозит. С Дональдом тоже все хорошо – ты знала? Лежи, не вставай. Скоро приедет доктор, он со всеми – мы уже ничего не можем сделать.

– Кон мертв, да?

– Да.

– Он… он хотел убить меня.

– И похоже, ему это почти удалось, – мрачно заявил Адам. – Если бы не Роуэн, я бы опоздал.

– Ты знал?

– Догадывался.

– Откуда?

– Бог весть. Полагаю, старый радар все еще работает. Фенвики как приехали, сразу взялись все вместе за дело, укрепили, насколько могли, стену и подперли балку. Потом я вылез, а миссис Фенвик – до чего же она все-таки миниатюрная, правда? – умудрилась протиснуться в погреб и перевязать Дональда до приезда доктора. В тот момент твой кузен был еще где-то рядом. Кто-то сказал, что ты отправилась прямиком в Уайтскар предупредить Лизу Дермотт про постели и всякое такое. Потом появился доктор. Он, разумеется, под балкой не пролезал, так что все сосредоточили усилия на том, чтобы извлечь Дональда, и среди общей кутерьмы, когда все сновали туда-сюда в темноте, я не сразу заметил, что Уинслоу куда-то делся. Только тогда я и понял, что выдал тебя, причем, боюсь, даже не задумался, не подвергаю ли тебя опасности. Просто у меня возникло сильное ощущение, что пора как можно скорее ехать сюда. И так оно и оказалось.

Я задрожала, и Адам крепче сжал меня в объятиях.

– Услышав твой крик, я подумал, что пришел слишком поздно.

Он нагнул голову и поцеловал меня. И все, что он сказал мне тогда – в пыльной конюшне, на соломе, где пахло мукой и конским потом, а от куртки Адама еще и сыростью сторожки, где тело Кона так и лежало в луже крови под резким электрическим светом, – все, что Адам сказал мне тогда, принадлежало к разряду вещей, которые говорят только в минуты сильнейшего душевного волнения, когда напрочь утрачиваешь контроль над собой. Такое не пересказывают, даже не вспоминают при свете дня. Но все эти слова были частью той ночи ужаса и потрясающих открытий, когда нам обоим пришлось побывать на самом краю горькой потери, прежде чем мы смогли признать милосердие, что спасло нас и даровало возможность начать все сначала…

А потом во дворе раздался рокот мотора «лендровера», Адам поднял голову и закричал, и мир – в лице доктора, Фенвиков и пары соседей, приехавших с доктором, когда они услышали о несчастье в сторожке, – ворвался в наш трагический маленький эдем.

Адам не пошевелился и не отпустил меня. Казалось, все эти месяцы лжи и уверток внезапно растаяли и забылись. Он так и стоял на коленях, прижимая меня к груди, и, пока все кругом ахали и восклицали от ужаса, а доктор склонялся над Коном, в нескольких словах рассказал им, что именно тут произошло. Не о попытке убийства, нет; всего лишь, что Кон (опередивший остальных, чтобы поскорее сообщить нам с Лизой хорошие новости) ненароком, не заметив опасности, вошел в стойло и напугал коня, который встал на дыбы и, по злому случаю, ударил Кона копытами. А я – объяснил Адам – потеряла сознание от потрясения.

– А это что за подкова? – Мистер Фенвик поднял ее и стал разглядывать. – Слетела при ударе?

До меня так медленно доходило значение оружия, выбранного Коном, – Адам же все понял с ходу. Заметь он эту подкову раньше, наверняка убрал бы ее подальше.

– По-моему, подкова не с Роуэна, – сказал он как ни в чем не бывало. – Наверное, свалилась с гвоздя. Где она валялась, в стойле? Может, об нее-то Уинслоу и споткнулся.

Фермер повертел подкову в руках. На ней не было ни пятнышка. Он перевел взгляд на ноги Роуэна, которых (по счастью) с моего места видно не было.

– Да, – кивнул он, – похоже на то, – и отложил подкову на подоконник.

Назавтра, во второй половине дня, мы с Жюли пошли прогуляться по полям к сторожке.

После грозы воздух дышал свежестью и словно бы искрился, с небес лился свет столь ясный, что, казалось, каждая травинка стоит отдельно, а вдоль обочины, где вчера тянулся лишь пыльный пожухлый дерн, покачивались полевые цветы. Мы выбрались за ворота с надписью «УАЙТСКАР» и остановились там, разглядывая обломки сторожки и дерева, увитого плющом.

Но в лучах дня даже эта мрачная картина преобразилась. Огромное облако дубовых ветвей с золотой, еще не увядшей листвой, темные побеги плюща, розовые цветы шиповника, пробивающиеся в буйном беспорядке над остатками каменных стен, – все это в прозрачном свете придавало сцене атмосферу пасторальной, даже идиллической меланхолии. Как будто трагедии вчерашней ночи вовсе не бывало.