Громкая тишина

Полгода назад здесь был развернут выносной пост. Днем БТР держал под прицелом трассу, а к вечеру, когда дорога пустела, возвращался ночевать на пост. Эту позицию, намятую БТРом обочину, минировали дважды душманы. Дважды подрывалась машина, отлетали подвески. Ночью минеры противника спускались с гор, вживляли в обочину мину, засыпали пылью и гравием, обрезком шины наносили узор протектора, а утром БТР въезжал на заряд, подрывался.

Комбат приказал заминировать место стоянки. Евдокимов, маскируясь опущенным с транспортера брезентом, поставил мину. Три раза уходил на ночлег БТР. Три раза возвращался, осторожно и точно занимая позицию, пропуская между скатами мину. На четвертую ночь с поста услышали взрыв. Утром увидели воронку и три растерзанных тела, ошметки кровавых одежд. Минный инструктор, прошедший курс в Пакистане, и его два подручных напоролись на заряд Евдокимова.

Вот об этом эпизоде «минной войны» мимолетно вспомнил майор, проезжая придорожную рытвину.

— Салаев! — обернулся он к белобровому веснушчатому санинструктору. — Хотел тебе сегодня сказать… Я от матери твоей письмо получил. Пишет — ты у нее единственный! Будет хлопотать, чтоб тебя отозвали в Союз. Может, правда, пусть похлопочет?

— Да нет, товарищ майор! — ответил солдат, чьи губы были в мелких запекшихся трещинках, словно он ударился ими о выступы скал, об углы и ромбы брони. — Я маме уже написал, что не надо. Дослужу здесь с ребятами. Мне еще надо за Лютикова кое с кем расквитаться! — Он крепче уселся в люке, и майор почувствовал, как напряглись его мускулы и качнулся к горе автомат.

Лютиков, любимец взвода, шутник, гитарист и певец, минувшей зимой подорвался на мине. В сумерках, отогнав и рассеяв банду, возвращались через горы к посту, и на длинном пологом склоне рвануло под ногами у Лютикова. Шедший следом отпрыгнул, потревожил тяжелую глыбу, и та в падении подорвала вторую мину. Взвод засел на минном поле. Быстро спускалась тьма. Впереди стонал истерзанный миной Лютиков. Солдаты топтались на месте, окруженные минами. Салаев, санинструктор, отложил автомат, скинул каску и бронежилет, разделся, разулся, оставил при себе индпакет и жгуты и голый, плашмя, чтоб уменьшить давление на грунт, пополз на стоны. Все смотрели, как белеет во тьме, растворяется тело Салаева. Ждали взрыва. Майор молил, чтоб вживленная в гору мина оказалась в стороне от голого солдатского тела. Салаев добрался до Лютикова, перевязал его жестокие раны, и всю ночь они сидели вдвоем на зимнем ветру — голый Салаев и раненный, истекающий кровью Лютиков. О чем-то говорили, согревали друг друга, и вдруг Лютиков тихо запел «Кукушечку», тягучую и щемящую песню о родимых краях, об их общей любви и печали. Пел, умолкал, терял сознание, начинал бормотать, и снова, очнувшись, пел. Так он боролся со смертью среди черных заминированных скал. Наутро солдаты миноискателями проторили дорогу, сняли еще несколько мин. И обоих, Салаева с Лютиковым, полуживых, принесли в транспортер. Теперь санинструктор белобровый удмурт Салаев сидел на броне БТРа, и майор, не оглядываясь, знал, о чем его мысли. Все о той же «минной войне».

— Зульфиязов! — Он окликнул таджика просто так, чтобы услышать голос. Чтоб отвлечься от «минной войны». — Что же ты нам плов-то никак не сделаешь? Командира покормить толком не можешь! Вот в роте меня сегодня на ужин звали. Ей-богу, поеду, хоть поем по-нормальному! Сколько можно на сухпайке!

— Таджикский плов сделать — рис надо! Масло надо! Баран надо! — ответил Зульфиязов, огорчаясь упреку командира. Страстно оправдываясь, загибал пальцы, показывал с кормы, что надо для таджикского плова. — Рис есть — хорошо! Масло есть — хорошо! Баран нет — плохо! Тушенка в плов — это не плов! Баран надо! Прошлый раз баран на мину сел, взорвался, в плов попал! Пусть баран на мину еще пойдет, к нам в плов придет!

Солдат хмыкнул, а майор подумал, что опыт его не удался. Никуда не деться от «минной войны». Даже в плове, в бараньей ноге, попадались осколки мин.

Он пропускал третью, катившую сверху колонну. Зеленые, глухо зачехленные КамАЗы кидали из лобовых стекол пыльные бруски света. Сквозь вспышки виднелись лица водителей, опущенные противосолнечные щитки.

В середине колонны катили наливники — пять КамАЗов с прицепами, в которых, торец к торцу, лежало по три цистерны.