Гротески

Некоторое время снаружи царила тишина, а потом рассерженный следователь все же вернулся с несколькими мужчинами, которых я тоже очень рассердил, – с приставами и жандармами. Они приказали мне открыть дверь, они кричали, орали и делали много шума.

– О, пожалуйста, – сказал я, – лишь четверть часа! Четыреста двадцать семь целых, триста тридцать две половинки и сто пятьдесят два сущих огрызка!

Я был рад, что дверь и замок были такими прочными. Я пододвинул столы и стулья к двери и поставил на них все, что смог найти. Сверху толстые гроссбухи и папки, а на них чернильницы – самая настоящая баррикада, плотина имени Каспара Хаузера[67].

Там, за дверью, прибывало все больше и больше людей: секретарей, помощников, писарей, заседателей, мировых судей, прокуроров и старших прокуроров. Могу поклясться, они подняли возмутительную бучу, и я бы хотел, чтобы их всех наказали за такие злодеяния.

Но вот, когда остальные замолчали, мягкий бархатный голос сказал:

– Не доводите дело до абсурда, сударь! Мой вам благожелательный совет – открыть прямо сейчас!

Я тоже сделал себе такой же нежный, бархатный голосок и ответил:

– Сердечно благодарю вас, сударь! Могу я спросить, с кем я имею честь?

– Я председатель окружного суда! – ответили из-за двери.

– Очень приятно! – заметил я, продолжая заострять свои огрызки. – Не могли бы вы удостоверить вашу личность?

После этого бархатный голос сделался злобным и жгучим:

– Такой дерзости я еще не видывал! Выломайте дверь, ребята!

Люди навалились изо всех сил, но это не сработало.

– Немедленно позовите слесаря! – вскричал жгучий бархатный голос.

За дверью снова немного приутихло, а я все чинил, чинил и чинил карандаши – целые, половинки и сущие огрызки. Я справился блестяще и пришел в такой восторг, что даже воскликнул:

– В этом и есть радость жизни!

– Подождите немного, радость скоро вас покинет! – крикнул разъяренный господин следователь.

Я услышал, как пришел слесарь и отвинтил болты замка. Дверь была отперта, теперь было самое время исчезнуть. К счастью, комната находилась на первом этаже; я распахнул окно.

– Не торопитесь, слесарь, – сказал бархатный голос. – Государственному имуществу должно быть нанесено как можно меньше ущерба.

Я закончил натачивать свои карандаши, оставил на подоконнике с одной стороны двенадцать огрызков и двадцать пять – с другой. Я также написал две записки, на одной: «Для господина следователя – буду вас вспоминать с благодарностью!», а на второй: «Для господина председателя окружного суда – не поминайте лихом!»

Когда я сел на подоконник и осторожно спустил свой мешок, дверь распахнулась. Плотину имени Каспара Хаузера прорвало, и я порадовался водопаду чернил, потекшему по гроссбухам и папкам. Затем я спрыгнул вниз и побежал так быстро, как только мог.

Я нашел убежище, название которого сохраню в тайне; это красивая, маленькая, круглобокая гавань, которая всегда приветлива ко всем нуждающимся. Там я и бросил свой мешок, ведь я не питаю особой любви к заточенным карандашам.

Я взял пролетку и направился к пассажирским залам. Через полчаса я был на борту «Кронпринцессы Сесилии», которую лоцман медленно направлял вниз по Эльбе.

Тем временем господа из Гамбургского окружного суда громко проклинали меня. Я, конечно, тоже ругался. И в чем я неправ? Что это за город Гамбург, в котором можно точить карандаши только ценой большого риска?..

Оригинальная коллекция

Мими Кнеллер сделала колоссальную, прямо-таки баснословную карьеру. Еще только год назад она служила кельнершей в достаточно скромном, второстепенном кафе и зарабатывала гроши, выживая на те деньги, которые ей перепадали от посетителей. А перепадало немного, ибо главный контингент посетителей – студенты и начинающие артисты – был народ небогатый.

Но вот привалило настоящее счастье.

Какой-то лейтенант устроил ей буйную сцену ревности, и ее возражения довели несчастного до того, что он выстрелил в нее из револьвера. Придя в себя спустя минуту и ужаснувшись содеянного, он выпустил вторую пулю, но уже в себя. В то время как Мими была только легко ранена в руку, лейтенант был убит наповал.

Верный инстинкт тотчас же подсказал Мими, что ей надлежало делать: она с воем бросилась на труп лейтенанта, которого вдруг полюбила страстно и незабвенно.

Покойного решили перевезти на родину, и Мими явилась на вокзал в очаровательном трауре. Ей вторично улыбнулось счастье. Утешитель недолго заставил себя ждать: он явился в лице барона Гогенталя, который с вокзала увез с собой безутешную девушку в далекое путешествие.

Красивый барон не замедлил вернуться, без Мими. Она же вернулась в Мюнхен спустя год. Теперь она звалась уже не Мими Кнеллер, а Миа Ле Фракас. Вместе с собой она привезла тетку, французскую камеристку и туго набитый кошелек. За это время она успела побывать в Баден-Бадене, Интерлакене и Ницце. Из Ниццы, вместе с одной из своих новых приятельниц, она заглянула в Париж.