Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе

Фрунзе, покачиваясь в седле, погрузился в раздумья, и было над чем призадуматься: 4-я армия, предназначенная для действий на туркестанском направлении, раскидана больше чем на триста верст. Против нее действовали оренбургские и уральские казаки под командой свирепого атамана Дутова. Разбитый дважды атаман оставил Уральск и Оренбург, но вихрем перемещался по степям. Может быть, удалось бы окончательно и быстро разбить Дутова, но с востока движутся армии адмирала Колчака. По последним сведениям, колчаковский генерал Пепеляев захватил Пермь, армии Каппеля и Ханжина вышли из южных предгорий Урала на уфимскую равнину.

«А у меня армия, сколоченная наспех из партизанских и красногвардейских отрядов. Не хватает того, не хватает этого, командный состав засорен всякой сволочью. Разве не они убили Линдова и армейских комиссаров, взбунтовали красноармейцев и бежали в стан противника... Измена не умеет спокойно ходить, она всегда бегает», — размышлял Фрунзе.

Они снова выехали на торосистые, уже заметенные снегом льды Урала. Фрунзе попридержал дончака, поджидая Новицкого. Тот остановился конь о конь, повернул к командарму заиндевелое лицо.

— Когда-то я говорил вам, Михаил Васильевич, что армия без дисциплины — тело без позвоночника. И теперь думаю так же, но мы для того здесь, чтобы воскресить дисциплину...

— Не только для воскрешения дисциплины. Мы должны создать образцовую армию. — Командарм, пришпорив коня, выехал на обрывистый берег реки.

Фрунзе вернулся в Самару. В штабе армии ему передали пакет с бумагами погибшего Линдова. Он прочитал неоконченные приказы, воззвания, красноармейские просьбы с чувством сожаления, что не знал этого преданного революции человека.

Документы из пакета Линдова уже имели только исторический интерес, и Фрунзе хотел передать их в архив. Оставался один непрочитанный листок — чье-то заявление на имя Линдова.

Фрунзе прочитал заявление, подписанное знакомой ему фамилией.

— Странно, опять он! Судьба словно толкает меня навстречу ему. — Фрунзе спрятал заявление в карман гимнастерки и отправился к Куйбышеву.

Председатель губисполкома обрадовался приходу командарма — Фрунзе почувствовал это по веселому блеску в его глазах. Он рассказал о своем столкновении с командирами, но закончил словами:

— Необходимы решительные перемены в командном составе. Кстати, я просматривал пакет с бумагами покойного Линдова и нашел в нем вот это заявление. — Фрунзе вынул бумажный клочок: «Прошу вас покорно отозвать меня в штаб 4-й армии на какую-нибудь должность командиром или комиссаром в любой полк... Прошу еще покорно не морить меня в такой неволе... Так будьте любезны, выведите меня из этих каменных стен. Чапаев». — Что вам видится в этом письме?

— Прежде всего вижу характер. Чапаев, бывший командир Николаевской дивизии, согласен стать командиром полка, лишь бы вернуться на фронт.

— Я думаю отозвать Чапаева из военной академии.

— Вырвать «из каменных стен»? — улыбнулся Куйбышев. — А все-таки Чапаев не прав: красному командиру надо быть знатоком своего дела. Как-никак, а его послали учиться.

— Когда враг у ворот республики, ее солдаты откладывают в сторону книги и берутся за оружие. Среди прибывших к нам иваново-вознесенских добровольцев есть умные и смелые люди: Дмитрий Фурманов, Иосиф Гамбург, Павел Батурин — всех сразу не вспомнишь. Их нужно выдвигать командирами и комиссарами и полков и дивизий, но вот кто может заменить Линдова? Кого рекомендовать в члены Реввоенсовета армии — не знаете, Валериан Владимирович?

— Давайте перейдем на «ты», это избавит нас от величания, — предложил Куйбышев. — Я не знаю такого кандидата.

— А я знаю.

— Кто же он?

— Ты, Валериан.

— Я сугубо партикулярный человек.

— А я в военной науке знаю только то, что ничего не знаю. Приходилось, правда, почитывать историю войн в ссылке, вот и все познания.

— И я Клаузевица штудировал, да и то потому, что подарил книжку какой-то ссыльный.

— Где отбояривал ссылку?

— В поселении Качуг, на верхней Лене.

— А я в Манзурке. Жили почти соседями в тайге, а встретились в Самаре. Неисповедимы пути человеческие. Наши воспоминания уже тем хороши, что их нельзя заново пережить, но когда вспоминаешь, симпатичными кажутся даже недруги. Иногда я с удовольствием вспоминаю споры с эсерами и анархистами, в Манзурке их было предостаточно.

Куйбышев слушал, наклонив набок голову, опершись на руку щекой, в волевом лице его было сосредоточенное внимание. Когда командарм замолк, он сказал:

— А все-таки поразительное дело политика! Она, как сказочное зеркало, отражает все невидимое глазу — идеи, страсти, мораль. Характер, как известно, проявляется не в словах, а в поступках. Когда эсеры спорили с нами о путях революции, мы думали об их идейных шатаниях или политических заблуждениях. Но когда они начали бороться с нами, поступки прояснили их мелкобуржуазный характер.