Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе

— Лариса Рейснер — женщина с лицом богини и сердцем воина, — вернулся к прерванному разговору Куйбышев. — Про ее смелость, выдержку, находчивость с восхищением говорили мне командиры и матросы флотилии. Она была комиссаром Главного морского штаба, но попросилась на фронт, ходила разведчицей в расположение белых, участвовала в штурме Казани, освобождала Сарапул, дралась под Царицыном...

— Кто она по происхождению?

— Дочь петербургского профессора права. Бросила сытую жизнь, литературных друзей, всякие там салоны и вернисажи и стала комиссаром. Я не встречал женщины, которая с таким упорством воюет и так прогрессивно мыслит, как Лариса Рейснер.

Наступило общее молчание, просекаемое перестуком вагонных колес да снежным воем метели. Подрагивали на столике стаканы, покачивались на вешалке шинели и гимнастерки.

— А пурга метет и метет уже третьи сутки, — нарушил молчание Новицкий.

— Скоро прорвемся из пурги к солнцу. Мне тепло даже при одной мысли о знойном туркестанском небе, — снова заговорил Куйбышев. — Но, друзья мои, в Туркестане предстоят не просто бои с басмачами и белогвардейцами; настоящее наше дело — освободить народы Туркестана от феодального гнета.

— Действительно, предстоит жаркая работа под жарким небосводом, — согласился Новицкий. — Михаил Васильевич мечтает открыть путь хлопку в Россию. Ведь все мы — от красноармейцев до ребятишек — ходим полуголыми. Господи боже, увижу ли я Россию обутой, одетой, сытой?

Под вой метели они улеглись спать. Куйбышев, лежа на нижней полке, представил, что поезд их пробирается сквозь бесконечный черный туннель и нет ему конца и края. Мысли растаяли, все стало непроглядным ревущим мраком, а Куйбышеву снилось солнце, абрикосовые деревья в цвету, тигровые лилии южных долин.

Он проснулся от неожиданной тишины: метель улеглась, поезд стоял.

Куйбышев вызвал начальника поезда.

— Где мы и почему стоим?

— В степи, на разъезде. Из Челкара поступила телеграмма от командира дивизии. Он остановил наш поезд потому, что за Челкаром находится большой неизвестный отряд.

Куйбышев накинул шинель, прошел в станционный телеграф, вызвал командира дивизии. Спросил, что случилось.

— Могу доложить только лично. Мне предъявлен ультиматум, по которому... Нет, доложу только лично. Сейчас выезжаю...

Через час командир дивизии явился к Куйбышеву.

— Под Челкаром появился большой белогвардейский отряд. Пехота, конница, артиллерия, — взволнованно отрапортовал он. — Командир белого отряда в сопровождении двух офицеров приехал в Челкар и сказал, что, если на него нападут, он даст сокрушительный отпор, у него, дескать, десять тысяч сабель.

— И вы поверили его словам?

— Я ездил к белогвардейцам и убедился, что все правда. По боевой тревоге поднял дивизию, но у меня наполовину меньше бойцов, и к тому же многие лежат в тифу. Вступать в бой бессмысленно.

— Чего же они хотят?

— Командир их заявляет, что его Особый отряд входил в армию генерала Белова. Теперь он отказался служить белым, но не желает воевать и за комиссаров. Белые и красные для него больше не существуют. Он убежденный анархист, направляется в Гурьев и требует оставить его в покое...

— В Гурьеве армия генерала Толстова. Значит, идет все-таки к белым, — заметил Куйбышев. — В каком чине командир отряда?

— Говорит — не признает никаких чинов.

— А как фамилия его?

— Казанашвили.

— Каков из себя?

— Длинноволосый, с черной бородищей...

— Безумец! Разве не безумие вести такую массу людей через голодную пустыню к берегам Каспия? Пусть уходят, зима и пустыня повоюют с ними по-своему, а нам дорог каждый боец. Пусть уходят, — повторил Куйбышев. — Примите все меры для охраны железной дороги.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— Иди, иди, не оглядывайся. Мы не едим людей ни вареными, ни пареными, — посмеивался боец, подталкивая своего пленника прикладом в спину.

Пленник, еле переставляя ноги, шел сквозь строй бойцов. Они что-то кричали, свистели, и он вздрагивал, озираясь по сторонам.

— Куда ты его волокешь, Ванька? Заарканил шпиона, што ли? Морда у него больно нерусская! Ежели шпион, то гони в рай к господу богу...

— Я его к комдиву волоку, может, из него какие тайны-секреты выжмет. — Боец снова подтолкнул пленника. — Я ж тебе русским языком баю: переступай ногами, не озирайся.

В глинобитной хате был штаб Чапаевской дивизии. Новый ее командир Иван Кутяков что-то писал за обеденным столом, когда в хату ввалился боец со своим пленником.

— Кого привел, Иван? — строго спросил Кутяков, поднимая голову и вглядываясь в длинное, морщинистое лицо пленника.

Был он одет в рваный полушубок, обут в лапти, заячий треух еле держался на коротко остриженной голове. Несмотря на жалкое одеяние, пленник был осанист, даже величествен.

— Шпиона словили, когда налет на казачий хутор делали. Казачки бежали, а он в погребке зарылся, я оттуда его вылупил, — радостно сообщил боец. — Английским капитаном назвался.

— Я капеллан, а не капитан. Иес, сэр, да, иес, — проговорил тот.

— Что есть капеллан? — невольно подделываясь под стиль пленника, спросил Кутяков.