Грозный идол, или Строители ада на земле

«Нет, не убью, папаша… ты-то, коршун хохлатый, сразу любишь кровь выпускать: сладость это не великая… Кровь надо выпускать с толком: каждая капля сладка, как мед, и я потешусь… козел старый, оба говорят; а ты бы, отче, простер руки, да за рога меня и перебросил к себе в шатер: я бы рогами этими в тебя… Зачем сотворил таким… у-у-у, коршун… Слышишь ты, милуются как… Огненные бичи пусть лучше щелкают на моем хребте, чем поцелуи в воздухе… Носы, губы, языки — как прилипли-то, и тянут мое сердце клещами… у-у-у… зубами бы ее загрызть… Долго я вас подстерегал, теперь час пробил… Потерзаю, потерзаю… Похерил я проклятую свободу и заместо ее кнутики, кнутики… Она пила мою кровь — свобода эта, и Василиса через нее рогатым сделала… У-у-у, рогатый пророк… а Зеленый Рай все-таки под моею пятою и давлю его… Губы разлепились, легче дышать стало».

Продолжая прерванный разговор, Андрей говорил шепотом:

— Собственно, козла пугаюсь, да… В лес и не можно выходить, потому такое, этакое, оно самое… и под кустом… Бог привык смотреть на всякое, а козел твой везде найдет… вот и пугаюсь…

— Что ж так уж пугаешься его?.. Человек и он…

— Говорят все — пророк… Только он страшный… и говорят иные этакое, такое несуразное… будто кровь у него черная… нет, не человек он… Пугаюсь его очень…

Слушая все это, Василиса безнадежно опустила руки и укоризненно закачала головой.

«Ну, козел, выходи из чащи-то рогами вперед», — подумал Парамон и, раздвинув ветви, ступил несколько шагов и остановился посреди любовников. Короткий крик ужаса вырвался из уст обоих, и испуг их был так велик, что они даже не поднялись с места и только смотрели на Парамона расширившимися глазами.

— Василиса милая, и ты, дорогой Гвоздиков, — начал Парамон простым дружелюбным тоном, но со страшной усмешкой, от которой его губы забились в нервном смехе, — вы вот в любви объяснялись друг другу… Коли по совести, можете и объявить миру и не прятаться в лес, как ты, Василиса, пожелала… я не волк, не зверь, а добренький, старенький Парамоша… Нехорошо, что ты рога мне приставила, женщина, такие, что и тяжело носить… Да уж ничего… Садись на них, Андрей Гвоздиков, и ты, Василиса… подбросит вас старый козел так высоко, что уцепитесь за рога луны и навсегда будете висеть там, пока Саваоф не сбросит вас дьяволам в пылающую печь…

Андрей и Василиса, стоя по сторонам от него, начали все сильнее вздрагивать, так как им казалось, что с каждым словом Парамона их все сильнее обвивает ласково свивающийся, но страшно кусающий змей. Ноги их как бы пристали к месту и не повиновались мыслям, нашептывающим о бегстве.

— Подай ручку-то мне твою, Андрюша, — просто проговорил Парамон, и рука Гвоздикова протянулась как бы сама, без участия его воли. Момент спустя он даже удивлялся, что сделал это, но было уже поздно: рука Парамона сжимала его руку, точно железными тисками.

— Василиса, милая, подай ручку-то… Козел рогатый прогуляется с вами. Ночь ясная и месячная.

— Куда ведешь-то нас? — дрожащим тоном проговорила Василиса, видя, что Парамон уводит их от дома куда-то к новым строениям.

— Да уж поплутаю с вами, прогуляюсь… Добрый я козел, клянусь самим Лай-Лай-Обдулаем… Говорю, садись хоть на рога мои, — поскачу в лес, в пустыню ли — все одно, вы под кусты, а козел на часы станет и начнет бить рога о дерево, чтобы не слышать, как вы присасываетесь… Горит тогда его сердце козлиное, и рога дымятся…

Говоря все это глумливым голосом, в котором чувствовалась сдерживаемая ярость, он шел, делая большие шаги и ведя любовников. В желтом сиянии луны он казался мертвецом с лицом злым и смеющимся.

Все шли молча. Обоим любовникам казалось, что их увлекает какой-то ужасный зловещий дух в образе человека, и они даже перестали сопротивляться. Страшная воля Парамона и силы, таившиеся в нем, разбивали их собственную и, испытывая один леденящий ужас, они шли как два автомата — покорно и без сопротивления. Они подходили к новым строениям.

— Что ты сказал, Андрюша? — спросил вдруг среди общего молчания Парамон.

— Я… ничего, начальник.

— Нет, ты что-то сказал. Клянусь самим Лай-Лай-Обдулаем, ты сказал так: «Да будет проклят новый бог и его пророк и начальники за то, что они отняли свободу…»

— Я… не говорил.

— Он ничего не сказал, — в трепете воскликнула Василиса, охваченная зловещим предчувствием.

— Вы лжете и богохульствуете… эй, стража!..

Они стояли перед новым домом, по сторонам которого виднелись неподвижные фигуры людей. Услышав голос «пророка», фигуры задвигались с разных сторон и направились к Парамону.

— Эй, вы, слушайте, вот человек, который ругал великого Лай-Лай-Обдулая, и эта женщина, жена моя, смеялась и кивала головой. Сам светлый бог мне прорек об этом сейчас, и огненные пламени лилися из очей его, как у нас слезы… жаль мне бога и боюсь, что в гневе своем он бросит молнии на Рай Зеленый, и сгорим мы все… Бросьте же этого человека в самую глубокую яму, а женщину, жену мою, обвейте цепью и цепь эту приказываю приковать к столбу, что в нижней комнате… Пусть, как пес, ходит на цепи и повторяет: «Лай-Лай-Обдулай, прости меня».