Грозовой перевал

Мистер Эрншо, как и я, принялся вглядываться в лицо нашего общего врага, который, полностью погруженный в свою скорбь, казалось, не осознавал, что творится вокруг него. Чем дольше Хитклиф так стоял, тем больше на его лице отражалась чернота его дум и помыслов.

– О, если бы Господь дал мне силы задушить мерзавца в предсмертной судороге, я бы взял этот грех на душу и с радостью отправился бы в ад, – простонал Хиндли, томясь своим бессилием: до этого он попытался встать из кресел, но в отчаянии рухнул обратно, чувствуя свою неспособность к схватке.

– Не стоит и пытаться, мистер Хиндли, – громко и отчетливо проговорила я. – Достаточно и того, что он убил урожденную Эрншо! Все в усадьбе знают, что ваша сестра была бы жива, когда б не мистер Хитклиф. Пожалуй, ненависть его приносит меньше бед, чем его любовь. Стоит лишь вспомнить, как мы были счастливы… как была счастлива Кэтрин до его возвращения, – и я готова проклясть тот день и час, когда он объявился вновь!

По-видимому, Хитклифа больше поразила печальная истина моих слов, чем то, с каким тяжелым сердцем я их сказала. Он словно стряхнул с себя оцепенение, скрываемые от нас слезы закапали из его глаз в пепел камина, а дыхание вырывалось из его груди сдавленными всхлипами. Я бестрепетно посмотрела ему прямо в лицо и презрительно рассмеялась. Его глаза – эти окна его сумрачной души – на мгновение зажглись привычным адским огнем, но сатанинское пламя было почти потушено ливнем слез, и я не побоялась оскорбительно расхохотаться еще раз.

– Встань и уйди с глаз моих, – скорее угадала, чем услышала я слова, произнесенные им сквозь спазмы и немоту горя.

– Простите, но я тоже любила Кэтрин, – ответила я. – А нынче ее брат нуждается в уходе и заботе, которые я ради нее ему обеспечу. Теперь, когда она мертва, я вижу в Хиндли ее черты. У Хиндли глаза Кэтрин, хоть вы их и подбили, и еще…

– Встань, презренная дура, и исчезни, пока я тебя в порошок не стер! – закричал он и сделал движение в мою сторону, заставившее меня вскочить на ноги.

– Впрочем, – продолжала я, готовая в любой момент выбежать из комнаты, – если бы бедняжка Кэтрин поддалась на ваши уговоры и приняла бы нелепое, ничтожное и унизительное имя миссис Хитклиф, ее лицо очень скоро являло бы собой ту же картину! Только вот она

не стала бы безропотно терпеть ваши зверства и в полный голос заявила бы о презрении и ненависти к вам.

Между Хитклифом и мною находилась скамья и тело мистера Эрншо, потому он, не пытаясь добраться до меня и расправиться со мной голыми руками, схватил столовый нож и запустил им мне в голову. Нож ударил меня за ухом и застрял в прическе. Я прервала фразу на полуслове, вытащила нож и метнулась к двери, успев напоследок направить в него еще одну словесную стрелу, которая, я надеюсь, ранила его больнее, чем меня – лезвие пущенного им ножа. Последнее, что я видела, выскакивая из комнаты, был бросок Хитклифа в мою сторону, его схватка с Эрншо, попытавшимся остановить его, и тяжелое падение сцепившихся тел на пол перед очагом. Пробегая через кухню, я крикнула, чтобы Джозеф поспешил на помощь своему хозяину. Потом я сбила с ног Гэртона, развлекавшегося подвешиванием щенков на спинку стула, стоявшего в дверном проеме, и наконец вырвалась из этого проклятого дома, как душа из чистилища. Не чуя под собой ног, я понеслась вниз по крутому спуску к дороге, а затем, выбравшись на нее, решила пренебречь ее извивами и поворотами и пустилась напрямую через пустоши к огням усадьбы «Скворцы», как на маяк. Я срывалась с обрывистых склонов, проваливалась в болото, но не останавливалась ни на минуту, потому что сказала себе: «Лучше я буду вечно гореть в аду, чем останусь под кровом Грозового Перевала еще на одну ночь!»

Изабелла замолчала и наконец-то смогла выпить чаю. Потом она встала из-за стола, велела мне надеть на нее шляпу и теплую шаль, которые я принесла ей, и твердо вознамерилась ехать, не обращая ни малейшего внимания на мои уговоры посидеть у нас еще часок. Перед отъездом Изабелла влезла на стул, перецеловала портреты Эдгара и Кэтрин, потом и меня поцеловала на прощание, и села в карету, сопровождаемая собачкой Фанни, которая оглушительно визжала от радости, воссоединившись со своей хозяйкой. Карета унесла ее от нас, и, как оказалось, навсегда. Больше в наши края миссис Хитклиф не возвращалась, но когда страсти улеглись, между ней и ее братом установилась регулярная переписка. Сдается мне, что она поселилась на юге, недалеко от Лондона. Там через несколько месяцев после ее бегства у нее родился сын. Его окрестили Линтоном, и его мать с первых же дней его жизни писала, что он много болеет и растет капризным и слабым ребенком.