Губерман Игорь

Клиенту, если очень умоляети просит хоть малейшего приятства,сестру свою Надежду посылаетФортуна, устающая от блядства.

Еврей неделикатен и смутьян;хоть он везде не более чем гость,но в узких коридорах бытияповсюду выпирает, словно гвоздь.

Крича про срам и катастрофу.порочат власть и стар и млад,и все толпятся на Голгофу,а чтоб распяли — нужен блат.

Ко мне вот-вот придет признание,меня поместят в списке длинном,дадут медаль, портфель и званиеи плешь посыпят нафталином.

Любовь с эмиграцией — страннопохожи:как будто в объятья средь ночи

кидается в бегство кто хочет и может.а кто-то не может, а хочет.

Я счастлив одним в этом веке гнилом,где Бог нам поставил стаканы:что пью свою рюмку за тем же сгде кубками пьют великаны.

В каждый миг любой эпохивсех изученных вековдамы прыгали, как блохи,на прохожих мужиков.

Учился, путешествовал, писал,бывал и рыбаком, и карасем;теперь я дилетант-универсали знаю ничего, но обо всем.

Дух осени зловещийнасквозь меня пронял,и я бросаю женщин,которых не ронял.

Россия красит свой фасад,чтоб за фронтоном и порталомнеуправляемый распадсменился плановым развалом.

Россияне живут и ждут,уловляя малейший знак,понимая, что наебут,но не зная, когда и как.

Очень грустные мысли сталивиться в воздухе облаками:все, что сделал с Россией Сталин,совершил он ее руками.И Россия от сна восстала,но опять с ней стряслась беда:миф про Когана-комиссараисцелил ее от стыда.

В душе осталась кучка пеплаи плоть изношена дотла,но обстоят великолепномои плачевные дела.

Я ловлю минуту светлую,я живу, как жили встарь,я на жребий свой не сетую —в банке шпрот живой пескарь.

Дым отечества голову кружит,затвори мне окно поплотней:шум истории льется снаружии мешает мне думать о ней.

В уцелевших усадьбах лишь малость,бывшей жизни былой уголок —потолочная роспись осталась,ибо трудно засрать потолок.

Верна себе, как королева,моя держава:едва-едва качнувшись влево,стремится вправо.

Несясь гуртом, толпой и скопоми возбуждаясь беспредельно,

полезно помнить, что по жопамнас бьют впоследствии раздельно.

Я легкомысленный еврейи рад, что рос чертополохом,а кто серьезней и мудрей —покрылись плесенью и мохом.

Порой мы даже не хотим,но увлекаемся натурой,вступая в творческий интимс отнюдь не творческой фигурой.

В час, когда, безденежье кляня,влекся я душой к делам нечистым,кто-то щелкал по носу меня;как же я могу быть атеистом?

Есть люди, которым Господьне простилнедолгой потери лица:такой лишь однажды в штаны напустил,а пахнет уже до конца.