Гуд бай, Арктика!..

Баклэндже в отличие от Волкова был не склонен осторожничать. Подвижник ледяного панциря планеты, он рвался войти в соприкосновение с Королевским ледником, то требуя, то умоляя Теда максимально к нему приблизиться, подать «зодиак» и высадить нас на остров.

Но Тед, на которого не влияли ни люди, ни боги, ни сверхъестественные силы, трезво оценил обстановку и вымолвил две фразы, после чего смолк на двое суток.

Первая:

– Льды не подпустят вас к берегу.

И вторая:

– Резиновая шлюпка – не ледокол.

– Росы бояться нечего, если в море заночевать пришлось, – увещевал капитана Баклэнд. – Мы не туристы. Но ищем разрешения великих законов бытия. И тут уж, как говорится, либо грудь в крестах, либо голова в кустах!..

Увы, для Теда вопрос был решенным, а человеческая речь звучала для него, подобно морскому прибою, что подвергало смирение, кротость, человеколюбие и милосердие, терпение и мягкосердечие, присущие Дэвиду, огромному испытанию.

Раз на него стих накатил – сойти на берег, он тут же встанет и благословит вход в любую гавань. Все мы, кто смело бороздил с ним морскую пучину, были уверены, что по одному его взгляду льды раздвинутся, волны стихнут, ибо это был взгляд, который бесстрашно вбирал в себя нечистоты этого мира, а из него изливалась амрита.

Во имя преподобного Баклэнда каждый из нас готовился извлечь из своих душевных кладовых лучшее, что в них есть, считая это вопросом личной доблести. Особенно представитель Страны Кленового Листа, художница и писатель Бет Капуста упорно пыталась постичь его мудрость и учение.

Озаренная верой в Баклэнда и его дерзкую идею спасения Арктики, Бет живо напоминала легендарного монаха по имени Аед, который в похожем плавании за много веков до нас – раньше, чем появились «Беовульф», «Старшая Эдда» и «Книга Бурой Коровы», – однажды замешкался на необитаемом берегу и отстал от своих собратьев. Он принялся кричать вослед кораблю, и тогда Учитель, святой Мохтей, велел ему отломить ветку с дерева и плыть на ней вместо судна. Ни на мгновение не усомнившись, Аед сел на ветку и пустился в открытое море. На своей дурацкой ветке он даже обогнал корабль и встретил Учителя уже в гавани.

Усвоив, что эта великолепная вселенная, изначально лишенная качеств, не пряма и не крива, не велика и не мала, не длинна и не коротка, а главное – что она не умозрительна, у себя в чемодане Бет хранила до поры до времени заветный бумажный мешочек, который привезла из Канады. В нем лежал древесный уголь канадского клена. В один из дней в бухте Кунг-фьорд на сияющей песчаной отмели Бет встретила огромную глыбу льда – стамуху. Та величественно и терпеливо ожидала морского прилива, чтобы с первыми волнами отправиться в плавание по океану.

Пробил час мешочка. Бет вытащила его из-за пазухи и долго стояла – выкладывала угольками на поверхности льдины слово NOMAD, что означает «кочевник». Она так углубилась в это занятие, что и не заметила бы, если б «Ноордерлихт» поднял якорь и умчался на всех парусах.

Негаданно обретя Имя, стамуха-вековуха, избранная и отмеченная тайнописью Бет, качнулась на волне, медленно оторвалась от земли и поплыла.

Бет глядела вслед ледяному кочевнику, окруженному множеством безымянных льдин, и представляла себе его путь – мимо Земли короля Карла, в глубь Полярного моря. Может, он станет на время пристанищем тюленя или уставшего медведя, который плывет уж вторую неделю, исхудал, едва живой, а все нет и нет льдины, где он мог бы преклонить голову, выспаться и подзакусить пойманной рыбой.

Однако, скорее всего, льдину Бет ждала судьба нынешнего арктического льда – той же осенью истаять под лучами солнца, бесследно раствориться в океане, а не стать вечным странником и кочевником, как это было сотни тысяч лет.

Прямо не верилось, что еще недавно жизнь здесь шла своим чередом: поздней осенью заливы покрывались фиордовым льдом и береговым припаем. От столкновения ледяных полей громоздились торосы. Покрытые кристаллами соли, еще неокрепшие, молодые, пускались в странствие по океану, ложились в дрейф колючие «солончаки», бугорчатые и ядреные стамухи, зеркальные или заснеженные «блинчатые» льдины. А также торжественные айсберги – колоссы пресноводного льда, отколовшиеся от береговых ледников.

И все это сияло сверх всякой меры, играло и переливалось – от серебристого и млечного через лазурь и голубизну до кубовой, сапфировой, я не знаю – яхонтовой синевы! В языке эскимосов существует двести эпитетов для обозначения снежного и ледяного цвета. В русском их три-четыре, как нам этого хватает? В английском и вовсе один: white! Я не имею в виду цвет светлого воздуха или отсвет снежной белизны. Без особых метафор.