Гукюн

– Имеешь право, – соглашается Арслан. – У меня сейчас новый фаворит, всё внимание перенаправлено на него, так вот бывшие совсем разошлись, – усмехается. – Я бы ему лично эти восемьдесят ударов всыпал, но, зная тебя, я ему даже сочувствую. Делай, что хочешь, но чтобы дышал, у меня на него есть планы, – договаривает и вновь возвращается к общению с Гууком.

После ужина Хосров сразу идёт к себе и приказывает привести Ани. Заплаканного омегу приводит в спальню смотритель за гаремом Арслана. Хосров требует смотрителя покинуть комнату, и тот, хоть и недоволен тем, что лично в ходе наказания присутствовать не будет, поклонившись, скрывается.

– Подойди, – зовёт дрожащего, как осиновый лист, перед ожидающей его карой омегу Хосров.

Ани, с трудом передвигая ноги, подходит к альфе, не желая получить ещё дополнительные удары за ослушание. Он останавливается напротив сидящего на изножье кровати мужчины и восклицает от неожиданности, когда тот резко тянет его на себя и опрокидывает на постель.

– Господин, нельзя, – опирается ладонями о его грудь омега, прекрасно чувствуя чужое возбуждение бедром.

– Ещё раз скажешь мне «нельзя», – шепчет ему на ухо Хосров и зубами цепляет мочку, – и это будет последним, что ты сможешь произнести.

Он вжимает его в постель своим телом и касается губами губ, отстраняется, повторяет. Хосров своего зверя дразнит, только наслушавшись его нетерпеливого воя, в губы жадно впивается. Ани сперва медлит, а потом отвечает, зарывается руками в его волосы, размыкает губы, сам вовлекает его в долгий танец языками. Они целуются мокро, глубоко, жадно, мешают запахи и вкусы, создают один на двоих коктейль. Ани послушно поднимает руки, и Хосров снимает с него рубашку, следом на пол летят шаровары, и теперь уже полностью обнаженный парень лежит под разложившим его на своей постели альфой. У него кожа горит там, где Хосров его касается, а он касается везде, исследует каждый сантиметр, своими отпечатками его покрывает. Ани всё равно сомневается, что Хосров пойдёт до конца, что возьмёт то, что принадлежит другому, пусть и получил сомнительное согласие. Он сомневается даже, когда альфа разводит его ноги, когда толкается в него пальцами, когда он, чуть ли не до крови прикусывая щеку, принимает следом его член и, выгнувшись, боится выдохнуть от распирающего чувства наполненности. Хосров приподнимает его под поясницу и, придерживая руками за бёдра, сразу переходит на быстрые толчки, заставляя Ани вонзаться пальцами в его плечи и пытаться сдержать свои крики, боясь быть обнаруженным. Арслан его убьёт, однозначно, но откажи он Хосрову, то и он его убьёт. Хосров будто с разумом прощается, он в него толкается и толкается, скользит по обильно выделяющейся смазке возбуждённого омеги так глубоко, насколько можно, рычит от удовольствия наконец-то вбиваться в того, кого настолько безумно хотел.

Ани привык быть красивой куклой, переходящей в постель победителей, без права голоса и даже мысли о протесте. Он научился раздвигать ноги, выгибаться и стонать, даже когда не хочется. Научился имитировать страсть, показывать желание, даже если его в нём ноль целых ноль десятых, и очаровательно улыбаться на все предложения альф. С этим пока притворяться не пришлось, его прикосновения возбуждают, его поцелуи заставляют прикрывать веки и хотеть ещё, а его запах дурманит голову. Это какое-то безумие, но Ани его выпускать из себя не хочет, отдалиться даже на сантиметр не позволяет, он будто в нём смысл всего видит и сам его не останавливаться молит. Ему так горячо и дико, что хочется кричать, но взамен приходится кусать свой язык, чтобы не услышали. Каждый участок его кожи – сплошная эрогенная зона; Хосров его касается, и на месте каждого прикосновения мини-взрыв происходит. Он даже не стонет уже, он ноет, сам его, за бедра придерживая, в себя направляет и злится, что альфа на нём следов и укусов не оставит, Хосров бы каждый хной обвёл и подолгу бы на себе носил.