Гулящая

«Это, видно, обо мне речь идет; знать, про мою землю Грыцько замышляет. Господи! Ну и дурной человек этот Грыцько. Что ему моя земля? У самого столько — еще людям сдает в аренду, так нет — и на мою зарится. И откуда такое лихо берется, и уродится же такой лютый!» — Приська готова зарыдать.

— Ну что, наговорились? — крикнул с крыльца старшина. — Кончайте разговоры; еще дела много впереди, а уже поздно.

Толпившиеся ближе к крыльцу что-то хором прокричали, Приська не разобрала слов.

— Так как же, за Омельком оставить? — спросил старшина.

— За Омельком! За Омельком!

— Пусть только за это ведро водки поставит! — послышались выкрики.

— С какой стати? — возразил Омелько Тхир, державший конную станцию при волости.

— А как же? Разве ты мало денег с людей дерешь?

— А разгон какой? Это тебе не Свинарская волость, куда становой раза три в год заглянет; а у нас, куда ни едет, все через Марьяновку. Вот и готовь ему тройку лошадей. В прошлом году пару загнали — вот тебе и заработок! — жаловался Омелько.

Приська только сейчас поняла, что речь идет о конной станции. Чтобы лучше расслышать, она приблизилась к крыльцу волостного правления.

— Так все согласны? За Омельком? — в третий раз спрашивает старшина.

— Все! Все… За ним!

— Ну, а теперь поговорим о наделах. Кое-кто из хозяев помер, у других большие недоимки… Что станешь делать, как общество рассудит?

— О ком же? Про кого речь идет?

— А вот… Прочитайте, Денис Петрович, — обратился старшина к писарю. Тот начал читать, а старшина вслед за ним громко выкрикивал фамилии.

— Кобыла Назар! Иван Швец! Данило Вернигора! Василь Воля! Филипп Притыка…

Приська вся затряслась, услышав имя мужа. Дрожь пробежала по всему телу, и она, сама не зная отчего и кому, низко поклонилась.

Люди, услышав выкрики старшины, начали подходить к крыльцу. Кто-то больно толкнул Приську.

— И чего тут эта баба затесалась? — спросил рыжеусый молодой человек, торопливо пробираясь вперед.

Приська отошла в сторону и настороженно прислушалась. Толпа шумела, клокотала, слышались шутки, смех. «Чего это они хохочут? — думала Приська. — Думают ли они о том, что сейчас решается судьба многих людей? Что у них жизнь отнимают? Должно быть, нет. Не смеялись бы так, если бы подумали об этом».

Потом Приська слышала возгласы старшины и крики людей: «Отобрать! Не надо! Дать ему на год отсрочку, а не справится — тогда и отобрать». Или: «Дети у него малые, принять его недоимку на счет общества».

Но вот старшина крикнул:

— Ну, а за Филиппа Притыку?

— За Филиппа? — спросило несколько голосов.

Приська словно приросла к земле.

— Отобрать! — первым крикнул Грыцько Супруненко; за ним другой, третий.

У Приськи потемнело в глазах.

— Подожди отбирать! — слышит Приська голос Карпа. — Это дело надо разобрать.

Поднялся шум, крик. Слов не разобрать, только сквозь гул изредка до слуха Приськи долетают отдельные возгласы: «А дочка? А сама?» И вдруг слышит: «Врешь! Богатеи только о себе думают, а другие пусть с голоду пухнут и подыхают!»

Еще пуще зашумели, такой гам поднялся, что уж ничего нельзя было разобрать. Люди снова разбрелись. И каждая группа шумела, словно старалась перекричать соседей. Карпо метался от одних к другим и неустанно кричал:

— Поддержите, братцы! Что это такое? Из-за этих чертовых мироедов скоро бедному человеку и дыхнуть нельзя будет. Как так можно? Где такое видано? Вы бы поглядели на нее… да вот и она! — И Карпо, схватив Приську за рукав, потащил ее к Супруненко. — Вот она какая гладкая! Вот какая здоровая! — напустился Карпо на Грыцько. — Гляди! Глядите, люди добрые: вот она! Сможет она сама работать?

— У нее дочка молодая! — в свою очередь кричит Грыцько. — Пусть дочку внаймы отдаст. Другие нанимаются, а она не может.

— У ней одна дочка. Если она уйдет, некому будет и в хате хозяйничать! — настаивает Карпо.

— Да тише! Такое завели — разобрать ничего нельзя! — сердито крикнул старшина.

Толпа постепенно угомонилась.

— Ну, как же с землей: за вдовой останется?

— За ней! За ней! — закричало большинство.

Грыцько, багровый, как рак, махнул рукой и отошел в сторону. Но сразу же вернулся.

— Ну, хорошо. Земля, говорите, за нею останется. А подати кто будет платить? А выкупные кто отдаст?

— Подати, известно, на счет общества, а выкупные сама платить будет, — сказал Карпо.

— Вишь, лихоманка его матери! — заорал Грыцько. — И землю отдай, да еще подати за нее плати.

— Не грозись, лихоманка не разбирает, на кого напасть. Как бы тебя не тряхнула, — говорит Карпо.

— Да где же это видано? Как можно? И землю отдай, и подати плати.

— Правду говорит Грыцько, — сказал кто-то. — Если землю берет, пускай и подати платит.

— Люди добрые! — крикнул Карпо. — Постойте! Подождите!.. Как же это так? Притыка платил только за одну душу: он один значился в ревизском списке. Кабы у него был сын — другое дело, а то он один. Теперь он умер — кто же, как не общество, должно за него платить?

— Врешь! Не умер, а околел! — крикнул Грыцько.

— Не умер Данила, болячка его задушила! — сказал кто-то из толпы.

Послышался хохот. Грыцько не унимался: