Гулящая

– Перестань, тетка, и послушай, что я тебе скажу. Хватит тебе плакать и убиваться, слезами не поможешь. А лучше полезай на печь и усни. Может, Бог тебя во сне надоумит, что делать.

И странное дело – Приська поднялась, вытерла слезы и поплелась к нарам.

– Вот так оно лучше будет, – сказал Кирило одобрительно, примащиваясь на лавке.

– А мне где? Разве головой на порог? И то ладно будет, – говорит Панько, располагаясь на полу.

Все лежали молча. Тяжелые вздохи Приськи, раздававшиеся от времени до времени, свидетельствовали о том, что она не спит. Но вот и она затихла.

– Уснула? – спросил Кирило, подняв голову.

– Должно быть…

– Утешил ты ее…

– Как видишь.

– А взаправду ты не слышал, что там за оказия? Я не верю, чтобы Христя могла такое сделать.

– Да и я не верю. Только… откуда у нее эти чертовы деньги взялись? Немало ведь – пятьдесят рублей, – сказал Панько.

– Так он, верно, сам ей дал…

– Да кто его знает? Мы же там не были. Может, и сам дал… Только за что такие деньги дать?

Кирило собирался что-то ответить, но страшный плач снова раздался в хате. Он переглянулся с Паньком, и оба молча почесали затылки. А Приська как завела – так уж до самого утра…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

«Где смерть моя ходит? Куда она девалась?» – одно голосила Приська. Она уже во всем изверилась. Одна была надежда, одна утеха, которая красила ее постылое существование, но и та обманула… Ее родная дочь – ее кровь… на такое пустилась, загубила чужую душу. Так говорят люди, об этом допытывался и становой, поэтому он все перерыл в хате. Хотя у нее больше ничего не нашли, кроме этих проклятых денег, которые она сама отдала… Но откуда они? Тут что-то есть… Христя говорит, что хозяин ей дал. Если б ей разрешили видеться с дочкой, она бы заглянула ей в самую душу. А теперь?…

Христю на другой день угнали в город, а с Приськи только сняли допрос, так как не нашли ничего, что говорило бы о ее причастности к этому делу, хотя Грыцько и убеждал, что старуха не без греха. Верно, сама и подсунула дочке отраву, да и молчит, проклятая!

Приська молчала. Да и что ей говорить? Она изверилась в силе слов, и они, как люди, приносили ей только беды и никакого утешения. Одно у ней желание – поскорее умереть… «Боже! Где смерть моя ходит? Пошли ее скорее!» – подняв руки, молила она.

Минуло три дня. Три дня слез и рыданий, скорби и отчаяния. Приська не пила, не ела и света Божьего не видела. Ни сна, ни отдыха – одни только слезы. И так каждый день. Солнце всходит и заходит, и снова всходит, а Приська и не замечает этого. Лежит все время, скорчившись на нарах. От слез свет померк в ее очах, от рыданий голос надорвался. Она ничего не сознает, не видит, не слышит. Только сердце бьется. О, если б оно не билось больше! Вонзить бы в него острый нож или задохнуться в чаду! Но нет, как трухлявое дерево, она все еще стоит на ногах, не падает…

За эти три дня Приська изменилась до неузнаваемости: глубоко запали глаза, ввалились щеки, потрескались губы; нечесаные волосы сбились в космы и желтели, как увядшие листья кукурузы; вся она скорчилась в три погибели и выглядела не живым человеком, а выходцем с того света!

Так показалось и Одарке, пришедшей через три дня проведать Приську. Она бы, может быть, и не пришла, если бы не заметила, что уже третий день ни одна живая душа не появляется на дворе Приськи, а наружная дверь все время раскрыта. «Может, старая, умерла», – подумала Одарка и, дрожа от страха, вошла в хату соседки.

– Тетечка! Живы ли вы еще? – тихо спросила Одарка.

От того ли, что Приська уже три дня не слышала человеческого голоса, или от участия, которое чувствовалось в словах Одарки, но Приська пришла в себя, вздрогнула и раскрыла глаза. Она порывалась что-то сказать, но губы невнятно шептали, и она безнадежно махнула рукой.

– А я насилу к вам собралась. Так некогда, так некогда! Карпо весь день в поле, пока управишься с хозяйством, а тут надо ему обед нести… – оправдывалась Одарка.

Приська молчала.

– Как же вас тут Бог милует? – спросила Одарка. – Что это за напасть такая?

– Напасть? – глухо произнесла Приська. – Что ты говоришь? Какая напасть? – и безумными глазами взглянула на Одарку.

У Одарки мороз пошел по коже. Немного погодя она спросила:

– Тетечка, а вы меня узнали?

– Тебя? Как же тебя не узнать? – с кривой пугающей усмешкой проговорила Приська.

– Кто ж я такая?

Приська снова усмехнулась.

– Кто ты такая? – тихо спросила. – Человек!

Одарка перекрестилась и, вздохнув, сказала:

– Не узнает…

– А ты зачем пришла? – немного погодя спросила Приська.

– Проведать вас: как живете? Может, вам сварить что-нибудь поесть?

– Есть?… Как живем?… В том-то и беда, что живем, – сказала она, и лицо ее задрожало. Послышалось какое-то хрипенье, потом слезы полились из ее глаз.

У Одарки сжалось сердце от невыносимой жалости.

– Тетечка… я ж соседка ваша – Одарка, – сказала она.

Приська перестала плакать и вскинула на Одарку красные, воспаленные глаза.

– Я знаю, что ты Одарка, – сказала она спокойно. – По голосу узнала тебя… спасибо, что не забыла.

– Может, вам что-нибудь нужно, тетечка?