Гулящая

Христя побелела как мел… «Так, так, оттого он и дал мне такие деньги… чтоб молчала», – подумала она. Но матери ничего не сказала.

Грустные, легли они спать. Христя не могла уснуть – мысль о хозяевах не оставляла ее. Приська лежала молча, может быть, спала.

Вдруг послышался издалека неясный шум, топот. Он приближался, становился все отчетливей. Вот уж и собака во дворе залаяла, слышен шум около хаты.

– Эй! Отворяйте!

Христя узнала голос Грыцька. Сердце у нее упало.

– Кто там?

– Вставайте! Зажгите свет! – кричит Грыцько.

– Не пускайте, мама! Не пускайте!.. – испуганно говорит Христя.

– Кто там? – снова спрашивает Приська.

– Открой – увидишь.

– Не открою, пока не скажете кто.

– Ат-ва-ряй! А то хуже будет, если сами отворим! – кричит чей-то незнакомый голос.

«Господи! Разбойники!» – подумала Приська.

– Да открывай, – говорит Грыцько. – Становой тут. Пришли твою дочку поздравить.

У Приськи отнялись руки и ноги. С трудом она зажгла плошку и отворила дверь.

В хату ввалились пятеро: становой, писарь, Грыцько, сотские Кирило и Панько.

– Где она? – спросил становой, обращаясь к Грыцько.

– Вот молодая, – указал Грыцько на Христю.

– Ты Христина Притыка?

Христя молчит – ни жива ни мертва стоит она перед становым.

– Она, она, – говорит Грыцько.

– Ты служила в городе?

– Служила, ваше благородие, – кланяясь становому в ноги, отвечает Приська.

– Не тебя спрашивают!

– Служила, – говорит Христя.

– У кого?

– У кого же я служила? У Загнибиды.

– Ты не видела или не рассказывал кто тебе, как его жена умерла?

– Я тут была, – робко начала Христя. – Хозяйка меня домой отпустила. Возвращаюсь в воскресенье вечером – в хате никого не слышно. Я в комнату, а там хозяйка лежит и уж говорить не может.

– Что же, она больна была?

– Видно, больны, не разговаривали.

– Хм… – произнес становой, оглянувшись. – Так она больна была, как ты уходила домой?

– Нет, здорова, а когда вернулась, застала больной.

– Она тебе ничего не говорила?

– Ничего. Она ж не могла говорить.

– А денег тебе не давали никаких?

– Нет, не давали.

– А у тебя деньги есть?

– У матери.

Приська открыла сундук, вынула деньги и подала их становому.

– Так… так… – глядя на ассигнацию, сказал становой. – Где ты ее взяла?

– Хозяин дал.

– О, да ты мастерица врать… А больше у тебя денег нет?

– Нет.

– Врешь, сволочь! – крикнул становой.

– Ей-Богу, нет!

Приська, дрожа как осиновый лист, глядела на дочь горящими глазами.

– Дочка, дочка! Что ты наделала? – крикнула она. – Признайся, если знаешь что-нибудь.

Христя точно окаменела.

– Что ж ты молчишь? Боже мой, Боже! – ломая руки, простонала Приська.

– Что ж мне говорить, мама?

– Как – что? Скажи, где деньги взяла, – крикнул становой.

– Хозяин дал.

– За что он тебе дал их?

– Я и сама не знаю. Сунул в руку, и все.

Грыцько захохотал.

– Такие деньги, – сказал он, смеясь.

– Теперь уже поздно, – шагая по хате, сказал становой. – Взять молодую в волость, а возле старой поставить сотских. Никого сюда не пускать! Слышишь? – обратился он к Грыцько.

– Слышу, ваше высокоблагородие.

Становой с писарем вышли из хаты.

– Ты тут оставайся, Кирило, – распорядился Грыцько, – а мы с Паньком отведем городскую красавицу туда, где ей давно следует быть… Только – слышал? – никого не пускать сюда… Я знаю, что вы были с покойным приятелями… Гляди! Пустишь кого – сам сядешь… Запрешь за нами дверь… и смотри мне – не спать! Другого на подмогу пришлю из волости.

– Ладно, – ответил Кирило.

– Чего ж ты стоишь? Собирайся! – крикнул Грыцько Христе, которая замерла на месте, белая, как стена, и, кажется, не сознавая, что с ней происходит.

– Слышишь? Кому говорю? – снова крикнул Грыцько. – Видишь, какая робкая, а людей душить не робеет.

Приська, стоявшая около печи, словно пришибленная, при этих словах вся затряслась.

– Врешь! – крикнула она не своим голосом. Лицо ее побледнело, и глаза горели.

– Хе-е! – сказал Грыцько. – Погоди, не заговаривай зубы… Мы все раскопаем, все разведаем… Как вы людей с ума сводите и как на тот свет отправляете… Все разнюхаем!

– Врешь, проклятый! – зашипела Приська, бросившись на Грыцько. Лицо ее посинело, глаза готовы были выскочить из орбит. Она похожа была на разъяренного зверя.

– Ну-ну! Завтра увидим! Завтра все покажет, – отступая, сказал Грыцько, понизив голов. – Бери, Панько, эту барышню, и пойдем.

Панько, высокий, светловолосый, подошел к Христе, тронул ее руку и тихо сказал:

– Пойдем, девка!

– Да ты ее свяжи, а то – ночь на дворе, еще убежит, – приказал Грыцько.

Панько снял с себя пояс и начал скручивать Христе руки.

В хате как в гробу… Минута, другая… И вдруг что-то с шумом упало… Оглянулся Кирило – среди хаты лежит Приська. Глаза у нее закрыты, лицо помертвело.

– Вот это так! – крикнул он, всплеснув руками.

– Не выдержала! Спрысни ее водой, – оглянувшись, сказал Панько, затягивая узел на руках Христи. Кирило бросился в сени.

– Не сдохнет! Оживет… Бабы, как кошки, живучи, – бросил Грыцько, выходя из хаты.

– Что же вы стали? Веди ее, – крикнул Грыцько.

– Пойдем, – сказал Панько.