Гуманистическая психотерапия

Мы понимаем, насколько был прав Гёте, утверждавший, что «нет такого положения, которое нельзя было бы облагородить достижением или смирением». Мы лишь добавим, что по крайней мере в смысле достойного проживания страданий и собственной судьбы смирение уже само по себе достижение, и даже больше — высшее достижение, на которое способен человек. Вот что имел в виду Герман Коэн[47], когда говорил, что «высшее достоинство человека заключается в страдании».

Попробуем ответить на вопрос, почему смысл, который открывает человеку страдание, считается высшим из возможных. Ценности отношения превосходят ценности творчества и переживания, поскольку смысл страдания превосходит смысл любви в димензиональном отношении. Почему же? Будем исходить из того, что homo sapiens (человек разумный) включает в себя homo faber (человека творящего), исполняющего смысл своего бытия через труд, homo amans (человека любящего), который обогащает свою жизнь смыслом через переживания, встречу с «ты» и любовь, а также homo patiens (человека страдающего), который претерпевает страдания. Homo faber — это так называемый человек успеха; ему известны только две категории, в которых он и мыслит свою жизнь: успех и неудача. Он существует на линии между двумя экстремумами этики успеха. По-другому обстоит дело с человеком страдающим. Его категории — это далеко не «успех» и «неудача», это «исполнение» и «отчаяние». С этими категориями он располагается вертикально по отношению к этике успеха. «Исполнение» и «отчаяние» относятся к другому измерению; человек страдающий может реализовать себя даже в ситуации крайней неудачи, поражения. Итак, мы видим, что «исполнение» и «неудача» не исключают друг друга, так же как и «успех» и «отчаяние». Но это можно понять лишь с точки зрения димензиональной разницы между парами двух категорий. Конечно, если бы мы спроецировали триумф человека страдающего, который осуществляет смысл и самого себя через страдание, на линию этики успеха, тогда он выглядел бы точкой из-за разницы в измерениях, то есть как ничто, как абсурд. Иными словами, в глазах человека творящего триумф человека страдающего кажется глупостью и вызывает у него негодование.

При всем этом мы понимаем, что прежде чем возникает необходимость с достоинством принять судьбу как данность, у нас есть возможность осуществить творческие ценности, то есть взять в руки свою судьбу, осуществляя достойную деятельность. Даже если смысловые возможности, которые раскрываются в страдании, по своей ценности превосходят смысловые возможности творчества, приоритет все же остается за смыслом, который человек осуществляет через творчество. Брать на себя не судьбоносное, а лишнее страдание было бы не достижением, а блажью. Ненужное страдание, согласно Максу Броду, — это неблагородное несчастье.

Что же все это значит для врачебной практики? Например, карцинома, которую можно прооперировать, не является болезнью, из-за которой страдание имело бы смысл, это было бы преднамеренным страданием. Такому пациенту стоило бы проявить храбрость и лечь на операционный стол, а человеку с неоперабельной карциномой, неистово спорящему со своей судьбой, было бы необходимо смирение. Боль в целом не является чем-то судьбоносным и необходимым, она скорее представляет собой бессмысленное страдание; даже в крайних случаях существуют способы унять боль. Ни в коем случае человеку не надлежит отказываться от наркоза или местной анестезии или, при заболевании, не поддающемся хирургическому вмешательству, от обезболивающих; на это мог пойти такой человек, как Фрейд, ведь он до последнего не принимал анальгетиков, совершая подвиг в виде героического отказа. Но такого отказа не требуется от каждого человека. Нельзя называть подвигом всякий преднамеренный отказ от обезболивания.

Врачи часто наблюдают, как в человеке происходит поворот от возможности придать своей жизни смысл через творчество (такая возможность присутствует на переднем плане повседневного бытия среднестатистического человека) к необходимости придать ей смысл через страдание и принятие своей судьбы. Далее на конкретном примере мы покажем, как вынужденный отказ не только от труда и содержащихся в нем возможностей смысла, но и от любви способен привести человека к восприятию иной возможности исполнения смысла. Эта возможность как раз таки и заключается в проживании ситуации, связанной с судьбоносным обнищанием смысловых возможностей.