Гумилев сын Гумилева

Поле координирует действия сообществ организмов, от колонии клеток до сообществ животных, например морских котиков или тех же муравьев, «выполняющих сложные работы по постройке гнезда, по воспитанию молоди, сбору и распределению пищи, совершающих набеги за чужими куколками и проводящих предварительную шпионско-диверсионную работу в чужом муравейнике». Впрочем, дальше пересказывать статью Кузина не стану. Она доступна в Интернете, так что всякий желающий может ее прочитать и оценить.

Гумилев попытался «выжать» из Кузина всё, что было ценно для пассионарной теории этногенеза: «…без Ваших мыслей я не могу обойтись, – писал он Кузину. – Теория биологического поля!!! Есть она у меня на вооружении – новая наука родилась; нет – выкидыш». Но Кузину не нравилось, что у Гумилева к нему интерес не дружеский, а деловой, утилитарный. Они перешли на «ты», но со временем начали друг от друга отдаляться. Борису Сергеевичу было под семьдесят, его взгляды на историю давным-давно сформировались, а Гумилев говорил нечто столь странное и непривычное, что казалось старому ученому ахинеей. Кузин в глаза посмеивался: «Ах, Лева, ведь всё может быть совсем не так!» А за глаза отзывался о Гумилеве довольно резко: «…главная причина чуши, которую он несет, – отсутствие европейского образования, которым отличалось поколение моих учителей. <…> Вести споры с людьми, знающими только то, что напечатано на русском языке (в лучшем случае – еще и на английском), бесполезно и очень утомительно».

Кузин советовал Гумилеву больше читать научную литературу не только на французском и английском, но хотя бы еще на немецком, а Гумилева это только раздражало. Как ни странно, Гумилев оказался прав! Для своей пассионарной теории этногенеза Гумилев не почерпнул бы в тогдашней (да и в сегодняшней) западной науке ничего ценного. Сама сфера исследований этноса, нации и национализма оказалась под таким подозрением у интеллектуальной элиты, что о свободе научного поиска европейским и даже многим американским ученым пришлось забыть. На Западе не было ничего подобного пассионарной теории этногенеза, что признали и немногочисленные европейские исследователи творчества Гумилева, например Марлен Ларюэль.

Серебряные часы и Аркольский мост

Гумилев понимал, что идея поля недостаточно разработана даже в биологии, он же, гуманитарий, никогда не смог бы ее доказать. И все-таки решил использовать в качестве рабочей гипотезы, которая вроде бы не противоречила установленным фактам, а многие загадочные явления объясняла: «Этнос – это пассионарное поле одного ритма, ибо у другого этноса свой ритм». Ребенок не только усваивает этническую традицию, но и встраивается в «ритм этнического поля» своего этноса: «его биологическое поле начинает колебаться в унисон с полями окружающих».

Положительная комплиментарность объясняется совпадением ритмов полей, отрицательная – их несовпадением, какофонией. Значит, при межэтнических контактах происходит что-то вроде интерференции. Гумилев считал, что таким образом объяснил не только комплиментарность, но и, например, ностальгию, у которой, получается, есть не психологические, а прямо биофизические причины.

На самом деле некоторые факты плохо встраиваются в гипотезу этнических полей. Вот сам Лев Николаевич Гумилев, русский человек, имел отрицательную комплиментарность, скажем, с немцами (судя по его впечатлениям от Германии). Допустим, что таких, как он, большинство, но ведь среди русских встречаются германофилы. С татарами и казахами у Гумилева была положительная комплиментарность, но обо всех ли русских можно такое сказать?