Гумилев сын Гумилева

При помощи гипотезы поля Гумилев попытался объяснить явление, хорошо известное еще в античности, но так и оставшееся загадкой, – влияние сильной, по Гумилеву – пассионарной – личности на окружающих: «Пассионарность обладает важным свойством: она заразительна. Это значит, что люди гармоничные (а еще в большей степени – импульсивные), оказавшись в непосредственной близости от пассионариев, начинают вести себя так, как если бы они были пассионарны. Но как только достаточное расстояние отделяет их от пассионариев, они обретают свой природный… поведенческий облик». Гумилев приводил примеры преимущественно из военной истории: Наполеон при Лоди и на Аркольском мосту не только сам бросился на верную смерть, но и увлек за собой тысячи людей, которые в нормальном состоянии ни за что бы не пошли в столь рискованную атаку. Одно появление Суворова вызывало в войсках необыкновенный энтузиазм, как бы повышая их атакующую мощь. В конце жизни Гумилев, по просьбе Владимира Мичурина взявшийся уточнить понятия своей теории, сформулировал понятие пассионарной индукции яснее и проще: «изменение настроений и поведения людей в присутствии более пассионарных личностей». Пассионарная индукция «пронизывает все этнические процессы, будучи основой всех массовых движений людей, инициаторами которых являются пассионарии, увлекающие за собой менее пассионарных людей. Таковы политические движения, крупные миграции, религиозные ереси и т. д.»

Нормальные, гармоничные люди не обязательно ведут себя как пассионарии, но, главное, они попадают под влияние этих пассионарных личностей. Гумилев приводил в пример знаменитую речь Достоевского о Пушкине. Но примеров можно привести множество.

Считается, что Сталин никогда не был хорошим оратором. Его речи, как правило, банальны и малоинтересны. Однако не только речи Сталина, но даже само его появление вызывало реакцию, которую обычно называют «массовым психозом» – явление, не объяснимое одним лишь страхом: «ОН стоял немного утомленный, задумчивый и величавый. <…> Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его – только видеть – для всех нас было счастьем. К нему всё время с какими-то вопросами обращалась Демченко. И мы все ревновали, завидовали – счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой – все мы так и зашептали: “Часы, часы, он показал часы”, – и потом, расходясь, уже возле вешалок, вновь вспоминали об этих часах.

Пастернак шептал мне всё время о нем восторженные слова. <…> Домой мы шли вместе с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью».

Это фрагмент из дневника Корнея Ивановича Чуковского. Почему же они с Пастернаком, серьезные, немолодые уже люди, превратились в восторженных обожателей маленького невзрачного тирана? Ведь Чуковский не помнит даже, сказал ли Сталин что-либо или только молчал и показывал на часы. Воздействие Сталина было не в словах, а в чем-то другом, на первый взгляд, совершенно иррациональном.

Сталин был, конечно, явлением экстраординарным, но такое воздействие на аудиторию – не исключение. Есть и другие, пусть и не столь яркие примеры.

Николай Заболоцкий не любил стихов Маяковского, но однажды, в начале двадцатых, он оказался на выступлении Маяковского, который как раз читал свою поэму «150 000 000». И здесь Заболоцкий «не мог противиться темпераменту» Маяковского, «проявлявшемуся во время выступлений и особенно во время диспутов с противниками. Тогда Николай вместе со всеми аплодировал и даже одобрительно кричал», – вспоминал друг Заболоцкого М.И. Касьянов. Но когда Маяковский уходил, волшебство исчезало, и Заболоцкий снова относился к Маяковскому холодно и даже смеялся над его поклонниками.

Дмитрий Сеземан, насмешливый человек со скептическим складом ума, навсегда запомнил, как читала свои стихи Марина Цветаева: «Было такое ощущение, что она жизнью отвечает за каждый стих. Я никогда ничего подобного не слышал. <…> Марина Ивановна читала как на эшафоте, как Мария Стюарт на эшафоте, с невероятной напряженностью, и она отвечала головой за каждый стих. Это на меня произвело громадное впечатление даже тогда, хотя я был глупый мальчишка».

Но ведь то же самое писали об Ахматовой: «Когда я уходила от Ахматовой (часто – к последнему поезду метро), особенно если она перед тем читала мне стихи, я шла, ног под собой не чуя – даже и физически, с ощущением такого ликования, для которого я и сейчас не могу найти слов», – вспоминала Ника Глен.