Гвардии Зенитчик. Огневая позиция «попаданца»

— Отвали.

Не ожидавший толчка тип, не удержался на ногах, и я шагнул в освободившийся проход. За мной, оглядываясь на упавшего, двинулся Хватов, следом подтянулись еще два попутчика, они так и старались держаться неподалеку от нас.

— Ты чего?

Я уже выбрал более или менее приличное место на верхнем этаже трехъярусных нар, и готовился на него влезть.

— Того.

Запрыгнув на нары, я вытянулся. Наконец, можно отдохнуть. Сапоги решил не снимать, если украдут, тогда точно конец.

— Это — транзитный лагерь, тут люди долго не задерживаются. Здесь офицеров, комиссаров, евреев и цыган выявляют. А еще слишком говорливых и к побегу склонных. Тут всяких стукачей, провокаторов и всякой швали должно быть выше крыши. А этот хрен по бараку ходит и только еще красным флагом не размахивает. С чего бы это?

— А-а.

— Два. Язык на привязи держи и болтай поменьше, особенно с такими. Этим хорошо, к ним приставать бесполезно, — я взглянул в сторону устраивающихся на ночлег азиатов.

Утром полицаи внесли в барак бак с водой, к которому тут же кинулись люди. Что успел выпить, то твое, второго бака за весь день не будет. О том, чтобы умыться, и речи не шло. Дважды в день дали по черпаку жиденького супчика с кусочком хлеба, который рассыпался, стоило к нему прикоснуться, но мы не потеряли ни крошки.

Еще трижды к нам подкатывали какие-то подозрительные личности. Один искал земляков, второй пытался разглагольствовать о судьбах России, третий — опять пытался выяснить обстановку на фронте. Я таких посылал сходу. Хватов больше отмалчивался, но на пристававших зыркал недобро. Мы еще не успели ослабеть на такой кормежке, габаритами я существенно превосходил всех, да и ефрейтор, тоже был парень нехилый, связываться с нами не рисковали. А вот вчерашний тип в шинели куда-то исчез.

Однако лагерная машина по сортировке пленных продолжала работать. Пусть со скрипом, по инерции, но продолжала. Через некоторое время после раздачи пищи к нам подошел полицай из лагерной охраны.

— Вы, оба, бегом на допрос к господину зондерфюреру!

Полицай повел нас к лагерным воротам. Справа от входа располагалось что-то вроде контрольно-пропускного пункта, через который можно было попасть на территорию лагеря, минуя ворота. К КПП была пристроена караулка. Кухня и основная казарма охраны располагались неподалеку от ворот, но за территорией лагеря. Полицай подвел нас к одной из дверей, на несколько секунд исчез за ней, выйдя, ткнул в меня пальцем.

— Ты — первый.

Оказалось, что «господин зондерфюрер» — это уполномоченный местного гестапо в лагере. Русский язык он знал довольно хорошо, во всяком случае, обходился без переводчика. Пленных в лагере было немного, вновь прибывших всего четверо, поэтому торопиться гестаповцу было некуда. Беседа протекала в таком ключе: хозяин кабинета сидел на столе, свесив одну ногу, в правой руке он держал отполированную до блеска палку, похлопывая ею по ладони левой руки. На другом конце палки видны были бурые пятна.

— Ты, комиссар?

— Нет, я командир орудия, сержант. Документы же перед вами лежат.

На документах он сидел, но это было неважно.

— Бывший командир, — поправил меня гестаповец.

— Бывший, — согласился я, против этого не попрешь.

— Тогда, ты — еврей.

— С моей-то фамилией? Да и не похож я на еврея.

— Значит, ты — скрытый еврей.

— Нет, я не еврей. Насколько мне известно, среди моих родственников не было евреев.

А если и были, то незачем твоей гестаповской морде об этом знать. Зондерфюрер, помурыжив меня еще некоторое время, решил сменить пластинку.

— Кто вчера агитировал пленных в бараке.

— Никто не агитировал.

— Врешь! Не хочешь говорить правду?

— Я и говорю правду, никто никого не агитировал.

И так еще минут двадцать. Он явно пытался вывести меня из себя, чтобы я сорвался, ляпнул, что-нибудь не то и дал ему основание пустить в ход привычный инструмент. Но я держался. В конце концов, ему этот спектакль надоел, и он подвел итог нашей «беседы».

— Ты — хитрый скрытый еврей, который не хочет сотрудничать с немецким командованием. За это ты будешь наказан. Дежурный!

В комнату ввалился полицай, дежуривший в пропускном пункте. Щелкнул каблуками и вытянулся, прижав ладони к бедрам и чуть согнув руки в локтях. Как его фрицы выдрессировали! Настоящий цирк. А стоечка-то характерная, не врет наш советский кинематограф.

— В бункер, — отдал распоряжение зондерфюрер, ткнув в меня своим жезлом.

Когда меня выводили, Хватов все еще подпирал стену возле двери, мы успели перекинуться с ним взглядами. Бункером оказался холодный погреб, располагавшийся под сторожкой. В бункер вела узкая, крутая лестница. Полицай подождал, пока я спущусь вниз и закрыл дверь, отсекая дневной свет. Попытался найти хоть что-нибудь, на что можно присесть. Не нашел. Пришлось садиться на холодный земляной пол. Я уже настроился на долгое одиночество, но из дальнего угла неожиданно прозвучал хриплый с присвистом голос.

— А тебя сюда за что?

— Да так, ни за что.

— Осторожный.

Человек, видимо, хотел рассмеяться, но закашлялся. Прокашлявшись, продолжил.