Они сидели на скамейке возле детской площадки, следя за тем, как Генри, заливисто смеясь, бегал вместе со своими друзьями. Киллиан молчал, стараясь переварить факт, пока еще без подробностей, не особо понимая, что происходит.
— Ты не должна…
— Нет, видимо, как раз должна, — оборвала она его, поджав губы. — Должен же хоть кто-то знать, в конце-то концов…
— Хоть кто-то? — Джонс вздрогнул, посмотрев на нее, и девушка, поймав его взгляд, почти сразу отвела глаза, уставившись в пустоту перед собой.
— Моего сына зовут Генри. О его существовании знают только моя мама и Август, — мужчина нахмурился, и она продолжила, не глядя на него. — Мне было семнадцать, когда я впервые влюбилась. Влюбилась до такой степени, что я едва ли не дышала им. Он был старше меня почти на пять лет, но я не считала это помехой. Для меня он был просто солнцем, этакой истиной в последней инстанции. Я делала все, что он говорил: начала пить, курила, каталась на мотоциклах, не спала ночами, пропадая на вечеринках. Он говорил, что любит меня, что я единственная, и я верила, и шла за ним, и любила. Когда он потребовал меня, я отдалась ему, сразу же, потому что, несмотря на то, что у нас вполне хорошие отношения с матерью, у нас никогда с ней не было разговоров, какие должны быть между мамой и дочкой. И я не знала, что себя нужно беречь, ценить то, что ты невинна. И я была с ним каждый раз, когда он хотел. Он был груб, резок, мне приходилось ходить в водолазках, чтобы прикрывать синяки и следы удушения, но я терпела, потому что думала, что это нормально, принимая его таким. Потом я узнала о том, что жду ребенка. Мне только исполнилось восемнадцать, и я была такой счастливой, ведь я верила, что теперь у нас все будет хорошо — поженимся, создадим семью, будем жить вместе… А когда я пришла к нему, он ударил меня и назвал шлюхой, — ее голос надорвался, и Киллиан крепко сжал ее руку.
— Эмма, не надо…