Homo cinematographicus, modus visualis

ОШ: Ну, это обусловлено, в первую очередь, изменением обстоятельств нашей жизни? Мы другие стали. Здесь очень легко проследить, как кино и искусство вообще зависят от миропонимания, мироощущения. Потому что неслучайно неореализм возник после сокрушительной мировой войны. Люди, ужаснувшись, потеряв своих близких, родных, ужаснувшись тому кошмару, который был на нашей планете, когда вся цивилизация оказалась на волосок от гибели, задумались о ценности человеческого бытия, о ценности отдельной личности.

Более того, закончилась мировая война. Тут же возникла угроза ядерной агрессии, холодная война… То есть, было ощущение конечности бытия. И у художников, и у публики… Художники об этом задумывались, они ставили эти вопросы, рассказывали об этом. И публика чутко откликалась, потому что им хотелось вновь вернуться к… к таким, самым элементарным ценностям, понимаете? Стало ясно, что суть человеческая и смысл человеческий, и благополучие человеческое – не в том, чтобы иметь такую машину и сякую машину, такой диван или другой диван, а просто чтобы быть со своими близкими, со своими родными, чтобы иметь хлеб насущный, как говорится, и кров. И этого иногда достаточно, чтобы быть счастливым, понимаете?

И это дают какие-то катаклизмы, какие-то мировые катастрофы. Они вновь и вновь возвращают человека к простым вопросам о смысле жизни. И к простой ценности, которой является сам человек.

И вот, действительно, пятидесятые – шестидесятые – семидесятые годы искусство достаточно гуманистичное. Будь это неореализм или новая волна, все равно – там эстетически, может быть, разные подходы, но вот гуманистический запал, направление какое-то, прицел – он всегда был.

Сейчас же в мире развивается вот это общество потребления, и у нас тоже. Мы хотим потреблять. Мы не хотим созидать, мы не хотим ничего создавать. Мы хотим потреблять. И в обществе потребления, наверное, не нужны и неуместны произведения, которые тебя будоражат и мешают тебе переваривать пищу спокойно.

Ну как так? Я, честно, понимаю нашего обывателя. Ну как – он работал весь день, а потом вечером… Он зарабатывал на жизнь себе, на новый автомобиль, на хороший дом, потому что все это есть у друзей, у коллег. Надо еще съездить за границу отдохнуть – это тоже престижно. И так далее, и тому подобное. И вот в конце трудового рабочего дня или рабочей недели я беру свою семью, свою жену, свое чадо, мы идем в кинотеатр, и там с экрана говорят – за мои деньги! – «Ты неправильно живешь! Не так живешь! Посмотри, ты для чего ты рожден, разве для этого?! Нет, ты же рожден для другого!» Ну, гадкое настроение, отвратительно все. Зачем мне это надо?!

И это понятно с точки зрения сегодняшнего времени. Мне кажется, здесь основная проблема. Это невостребовано! А если и востребовано, то каким-то достаточно узким кругом любителей, настоящих ценителей. А кино все равно, как ни крути, ориентировано на массовые вкусы. Оно не может… оно умрет иначе. Оно не может быть сектантским, понимаете? Киносекты – это самое опасное, к чему мы движемся, мне кажется. Сейчас все скукоживается до какого-то маленького мирка кинолюбителей, кинознатоков, киноманов.

Более того, даже фестивальное движение, которое столь энергично развивается в последнее время, на мой взгляд, это тоже путь сектантства. Мы забываем о зрителе и начинаем сами себя обслуживать. Они не подозревают – те люди, которые вот там вот, за пределами наших фестивальных кинотеатров – не догадываются ни об этих фильмах, ни об этих режиссерах! Об этих наградах на профессиональных соревнованиях. Они живут своей жизнью, смотрят сериалы какие-нибудь или разрекламированные фильмы идут раз в квартал посмотреть, потому что уж слишком все говорят…

На мой взгляд, это опасно для самого киноискусства. Оно придумано, родилось все равно, как площадное искусство. Ну не может… Вот как ты ни крути, мне кажется, оно погибнет, если станет вот таким… узкосектантским.

Невозможно кино привести к обществу филателистов, которые там чем-то обмениваются, этими марками. Нормальному человеку совершенно непонятен этот интерес (смеется)

. Вот так и мы, киношники. Иногда начинаем друг друга радовать. Вот фестиваль один, фестиваль другой. Вот там премия, вот здесь награда. Все мы друг друга описываем, критикуем, выступаем, какие-то журналы… Но большинству людей до этого нет никакого дела, они ничего не знают и знать не хотят. И кино это на дух не переносят, вот здесь есть опасность.

Что делать с этим, я не знаю. Не знаю, понимаете? Конечно, не хочется каркать и вызывать какие-то невероятные катаклизмы или войны, или что-то, чтобы человек вдруг опомнился и вернулся к себе. Вспомнил, что все-таки жизнь – это очень тонкая материя. Конечно, оно того, наверное, не стоит…

Вы знаете, пусть лучше… Пусть уж лучше ничего не будет, но будет мир, чем какая-то всемирная катастрофа, которая даст мощный толчок развитию искусства. Не знаю, что лучше, не знаю (смеется).

ЛН: А в чем магия кинозала? Что именно дает восприятие произведения в коллективе, бок о бок с другими зрителями?