Homo cinematographicus, modus visualis

Михаил Абрамович мне рассказал историю того, как к нему попал этот журнал. В 1926 году он учился в Москве и подрабатывал в типографии, в которой печатали «Новый мир». И вот когда вышел номер с «Повестью непогашенной луны», то эти журналы рассылались подписчикам. Довольно скоро последовал донос о том, что там напечатано вот такое произведение, где «номер первый» обвиняется в смерти наркомвоенмора. После этого пришли чекисты в типографию, и весь тираж был арестован. Напечатали новый вариант журнала. А по тем адресам, куда уже успел прийти злосчастный номер, в каждый дом, к каждому подписчику приходили чекисты, выдирали эту повесть, давали какие-то замены, которые были напечатаны, с теми же страницами. А с людей, которые получили и успели это прочитать, брали подписку не только о неразглашении этой повести, но и о том, что они никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах не станут рассказывать о самом факте существования этого произведения, о том, что оно было написано.

В тридцатые годы Пильняка арестовали и расстреляли, но было немало случаев, когда расстреливали и тех людей, у которых в доме обнаруживали эту повесть. Или сажали лет на десять…

Мой преподаватель подрабатывал в типографии, и когда пришли чекисты и начали изымать и выдирать эту повесть, он украл один экземпляр для себя и хранил его. Сохранил до семидесятых годов.

ЛН: А какова судьба самого фильма? Была ли она столь же успешной, как у «Защитника Седова»?

ЕЦ: Нет, она не была столь успешной. Я снимал эту картину еще при советской власти, а закончил в 1990 году. Были какие-то показы, о которых я даже не знал. Однажды мне позвонил человек из Высшей партийной школы при ЦК КПСС и сказал: «Вы в курсе, что завтра будут показывать ваш фильм у нас в Большом зале, – зал на тысячу или больше даже человек. – Если вы хотите посмотреть на впечатление, приходите, вам заказан пропуск».

Я пришел туда. Действительно, был пропуск. Присутствовала некая дама, которая организовывала просмотр. Она очень удивилась: «А кто вас сюда пустил?» Я сказал: «Мне позвонили…» «А кто вам позвонил?» Отвечаю: «Я вам не скажу, кто позвонил».

Я остался смотреть картину. И когда она закончилась, эта дама, указуя на меня пальцем, закричала: «Вот тот негодяй, который снял этот чудовищный клеветнический фильм!» – и так далее. Я думал, меня просто разорвут на куски. Меня окружили, начали кричать… На что я сказал, что все это правда, и ни одного слова лжи в фильме нет.

Я вышел в вестибюль. Мимо шли люди, которые меня разглядывали, словно какой-то зоологический невиданный экспонат. Я их, видимо, потряс, потому что кто-то вообще стал убегать из зала с выражением такого ужаса на лице, будто их всех сейчас схватят и расстреляют только за то, что они посмотрели этот фильм. Но некоторые люди, проходя мимо, подмигивали или что-то в этом роде… А один человек сказал: «Потрясающий фильм! Просто очень здорово!» – только он произнес это как бы одной половиной лица. А потом подошел другой человек, который сказал: «Дней через десять мы начнем наводить порядок в этой стране, и я лично позабочусь, чтобы вы висели на первом фонаре». Я ему ответил: «С удовольствием составлю вам компанию на этом фонаре, но если вас там не будет, то извините». И через десять дней произошли события в Вильнюсе. А, может быть, чуть больше. Вот тогда я, конечно, немножко напрягся.

ЛН: Но, так или иначе, «Повесть непогашенной луны» стала вашей последней художественной работой. После этого вы ушли в документальное кино…

ЕЦ: Потом было много всяких разных обстоятельств. Но после этой картины, сколько бы я ни подавал на какие бы то ни было фильмы – трагедии, комедии, драмы, даже на детские фильмы пробовал, – никогда больше я не получал денег на игровые постановки.

ЛН: То есть, это было не ваше лично решение, а вынужденное?

ЕЦ: Это было абсолютно вынужденное решение. Потом мне кто-то сказал, что наверняка я попал в какой-то «черный список», где было велено денег мне больше на игровое кино не давать.

ЛН: Но ведь сейчас же никакие директивы тех времен уже не работают, но вы, тем не менее, к игровому кино больше не подступаетесь. Почему?

ЕЦ:

Вы напрасно думаете, что эти директивы не работают. Я полагаю, что как раз сейчас они работают все сильнее и непосредственнее, потому что многие из тех людей, которые занимались организацией, скажем, вильнюсских событий, сделали карьеру и занимают гораздо более высокие посты. Я что-то не слышал, чтобы кого-нибудь уволили за это из органов. Я думаю, что это было занесено как некое служебное достижение им в актив.

ЛН: Но вы бы хотели снять игровой фильм?

ЕЦ: Конечно, я бы хотел. У меня есть пять – шесть сценариев.

ЛН: Однако ваши документальные проекты поддержку находят, да?

ЕЦ: Бюджет, который дает государство на наши документальные ленты – это ничтожные деньги. Поэтому приходится как-то исхитряться. С каждым фильмом я зарабатываю все меньше, и последняя картина в этом смысле стала рекордной. Я не только ничего не заработал, но еще и остался должен.

ЛН: Как так получилось?