Homo cinematographicus, modus visualis

В то время я был лишен общежития, стипендии, мне было очень трудно. Я должен был учиться, но жить было негде, а денег не хватало на то, чтобы снимать квартиру, потому что у меня отец был контужен на войне и часто болел, а мама была учительницей. Я не мог себе позволить требовать от семьи больше, чем они мне присылали. Они присылали двадцать пять рублей, надеясь, что я буду получать еще тридцать пять рублей стипендии, и на шестьдесят буду жить месяц.

Я, конечно, подрабатывал, но это была поздняя осень, начало зимы. Особенно работы не было, потому мы трудились на дачах – копали огороды, закапывали и раскапывали виноградники, рыли ямы для туалетов и так далее.

Надо отдать должное моим сокурсникам и ребятам с других факультетов, которые очень меня поддерживали. Меня не пускали в общежитие, но с их помощью я проникал туда. Пролезал через прачечную, через душ, через форточку… Потом форточки забили сетками, мне нашли пассатижи, маленький ломик – фомку… Я отрывал эти решетки, пролезал, потом их приживлял, чтобы было незаметно. Но каждое утро я выходил мимо вахтера и говорил: «Доброе утро». Это приводило их в бешенство!

В конце концов сетки на окнах заменили мощными сварными решетками, которые закрепили так, что, не сломав раму, невозможно было их оторвать. Тогда я стал лазить по вентиляционной трубе, по пожарной лестнице на четвертый этаж. Там я шел несколько метров по карнизу, прижавшись спиной, до окна, а потом влезал в форточку на четвертом этаже.

Общежитие было сталинской постройки, то есть высота комнат порядка четырех метров, так что четвертый этаж – это где-то метров тринадцать или четырнадцать. Учитывая, что внизу были беспорядочными кучами сложены радиаторы и какие-то котлы, если бы я зашелестел сверху, то, конечно, кости бы переломал себе на этой груде металла. Но Бог меня уберег.

Я ночевал в комнате с двумя юристами – ребятами в возрасте, бывшими шахтерами, и одним историком. Это люди по тридцать лет, им было что терять…

Комнаты были сделаны так, что при входе стояло два полувстроенных шкафа высотой, скажем, где-то 2,20 или 2,50. Я на эти шкафы затащил сетку кроватную и влезал туда… Вставал на тумбочку, потом подтягивался и спал там. Лежбище было завешено такой… шторой.

И вот однажды где-то в 4 часа утра был устроен обыск во всем общежитии – поиск незаконно проживающих людей. Учитывая, что в здании было порядка двухсот сорока комнат, там жило больше тысячи человек. Пришли из комитета комсомола, из парткома и из совета общежития. У всех проверяли пропуска, сверяли со списками. Я очень переживал и волновался, что те люди, благодаря которым я поселился в комнате, могут пострадать. Но, к счастью, тем, кто проверяет, кто ищет врагов, не свойственно смотреть вверх. Они смотрели только вниз, а значит, искали под кроватями, а вверх никто и не взглянул. Я там лежал, как мышка, замерев, чтобы не подвести своих товарищей и коллег.

После этого я ушел из общежития. И тут мне снова повезло. Преподаватель, который нам некоторое время читал лекции по новой истории, заболел… Его звали Михаил Абрамович Люксембург Ему во время войны прострелили легкое разрывной пулей. Одно легкое было полностью удалено, и он жил только со вторым.

Он узнал, что у меня такие обстоятельства – видимо, среди преподавателей тоже обсуждались эти вопросы. Он встретил меня в коридоре и сказал: «Я слышал, что у вас там проблемы с жильем, у меня жена сейчас в Москве в докторантуре, сын учится там же, в Институте иностранных языков. Так что можете спокойно пожить у меня три или четыре месяца». Я сказал, что очень благодарен, но не буду ли я мешать? Кроме того, я говорю: «У меня нет никаких рекомендаций». Он посмотрел на меня, ухмыльнулся и ответил: «У вас неприятности с КГБ – может ли быть лучшая рекомендация?.. И потом не думайте, что это будет бескорыстно. В ваши обязанности будет входить разогревание ужина и завтрака, а также выслушивание моей болтовни».

Мне было с ним необычайно интересно. Он очень начитанный человек с потрясающей эрудицией. У него были фантастическая библиотека и фонотека. Сегодня мы слушали «Трубадура» Верди, завтра – «Любовный напиток» Доницетти. Это был такой четырехмесячный мастер-класс. Я считаю, что мне невероятно повезло.

И когда он ко мне присмотрелся, он мне показал журнал «Новый мир» за 1926 год, где была напечатана «Повесть непогашенной луны» Бориса Пильняка. Я как-то обмолвился, что у англичанина – у парня, с которым я жил в общежитии – был учебник русской литературы ХХ века, и в этом учебнике – совершенно неизвестные мне имена: Замятин, Федор Сологуб, Борис Пильняк, Пантелеймон Романов. Это очень хорошие писатели, но у нас их не было в наших курсах. Мы ничего о них не знали.

Когда он дал мне журнал, в котором была «Повесть непогашенной луны», и я прочитал ее, то подумал: «Хорошо бы снять фильм по этой истории», – потому что Пильняк… Я думаю, что так хорошо знали русский язык, может быть, только Лесков, Пушкин и Лев Толстой. А после него вообще мало было писателей, которые владели бы таким богатством русского языка.