Это рефлекс беккетовского читателя – примерять множественные смыслы на все. В его литературе, как правило, подобная стратегия срабатывает, но не в кино. Здесь же то, что кажется полисемантичностью, на поверку является очередной путаницей вследствие технической проблемы, поскольку в дальнейшем взгляд О вновь становится то мутным, то совершенно четким. Более того, по всей видимости, сам Кауфман обратил внимание на этот казус и попытался исправить его доступными средствами. Так крупный план находящегося в комнате попугая, на которого смотрит О, оператор снимал уже с помощью фильтра, дававшего не столько туманность, сколько раздвоенность изображения. Однако его эффект уже не терялся на коротком фокусе (см. фото 9, ср. с фото 5). Эта ситуация приводит к выводу, что замысел Беккета в некотором смысле опережал возможности съемочной техники того времени. По крайней мере, постановка кинокартины по сценарию «Фильма» требовала, помимо прочего, и сугубо технической изобретательности!
В чью квартиру спешит О? «Эстамп Бога Отца»
Съемки третьей части – эпизодов в комнате – происходили в павильоне «Charter Oak Studio», расположенной по адресу: Восточная Девяностая улица, дом 423. Удивительная, сугубо литературная ремарка из сценария: «Можно предположить, что это комната его [О] матери, где он не был много лет, а нынче пришел сюда, чтобы провести здесь какое-то время, например, присмотреть за животными [в комнате имеются собака, кошка, попугай и рыба], пока она не вернется из больницы». Показать в кинокартине, что комната принадлежит матери, возможно, хоть в фильме этого и не делается. Вообще говоря, имеет ли это значение для зрителей и сюжета?
На самом деле важность упомянутого комментария огромна, но только это сугубо литературная важность. Таким образом «Фильм» накрепко связывается с другим произведением Беккета – романом «Моллой» (1951), начинающимся словами главного героя: «Я нахожусь в комнате матери». Именно в «Моллое» автор принимается исследовать тему разрыва диалектической пары субъект-объект. Кроме того, сюжет романа также представляет собой погоню. Быть может, даже в большей степени, чем «Фильм», поскольку главного героя преследует самый настоящий частный детектив Моран. Тем не менее и эта погоня не буквальная.
Разумеется, все, даже Шнайдер и Кауфман, воспринимали помещение, как комнату О. Но драматург настаивает, причем тонко: если воспринимаемость так болезненна для беглеца, его жилище не могло быть наполнено таким множеством «глаз» и, как станет ясно впоследствии, речь не только о животных. Однако и сам автор несколько раз «проговаривается», оставляя в прошлых эпизодах ремарки вроде: «…Слепо спешащий в свое [а не чье-то!] призрачное убежище О…» Кроме того, трудно не заметить, что герой передвигается и хозяйничает в помещении довольно уверенно. Так что вряд ли он здесь «не был много лет».
По замыслу драматурга, в комнате необходимо было создать «общее ощущение нереальности», что тоже не вполне получилось. Интерьер обставили схематично, и Кауфману стоило большого труда убедить Беккета и Шнайдера приблизить его к тому, как это принято на съемках. В результате возник довольно странный набор деталей – их слишком много для условности театра и слишком мало для правдоподобия кино.
На создание у зрителя ощущения «нереальности» более всего работает «мультипликационный» лик, фигурирующий в сценарии как «эстамп – образ Бога Отца, сурово глядящего со стены» (см. фото 10). Изначально автор планировал использовать традиционную икону, но уже на площадке было решено заменить ее фотографией древнего божества.
Это изображение шумерского бога Абу. Голова принадлежит семидесяти двухсантиметровому алебастровому изваянию, входящему в так называемый «Телль-Асмарский клад» – уникальную археологическую ценность, группу из двенадцати скульптур, найденных под храмом Абу в Ираке (см. фото 11). Вряд ли читатель уже удивится, что раскопки в этом районе начались как раз в 1929 году, когда и происходит действие «Фильма».