Homo ludens

Как же проходил пленум? Меньше всего он походил на ристалище. Скорее побоище, мордобоище. Все, разумеется, навалились на «Литературную газету». Панферов – за ермиловскую статью о его романе. Софронов – за редакционную статью той же газеты о его пьесе «Московский характер». Но кроме того, по залу, по кулуарам бродили так или иначе обиженные газетой. Когда Ермилов вышел выступать, ему слова не дали сказать – злобные реплики заглушали его голос.

И все-таки это еще не был финал. Вот когда на трибуне показалась высокая, ладная, седоголовая, в сером пиджаке, фигура Фадеева – все преобразились и затихли… Так бывает в зале суда перед вынесением приговора.

Современный читатель скажет: а чего там, все ясно. Ермилов сам наделал врагов и обязательно должен был полететь со своего поста. Но – с одной оговоркой. Если бы Фадеев отдал его на растерзание толпе.

А допустим, Александр Александрович накануне пленума помирился бы с Ермиловым, тот взял бы свое мнение о мхатовцах-маразматиках назад (а забрать свое мнение для Ермилова меньше чем раз плюнуть), и Фадеев, пожурив своего друга, простил бы его всенародно.

И что же? Как Фадеев решил бы, так все и было бы. Эпоха культа личности состояла из многих культов, культиков и культяпок.

Однако Фадеев вышел на трибуну не брататься со своим противником. Весь его вид заставлял вспомнить ту же «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова».

Степан Парамонович, то бишь Александр Александрович, так бы сказал Ермилову:

Не шутку шутить, не людей смешитьК тебе вышел я теперь, бусурманский сын…

До последней минуты сомневавшиеся в том, что скажет Фадеев, изнемогавшие от лютого нетерпения – поняли, что Он, Сам, встречающийся со Сталиным чуть ли не каждый день, классик-главком – он лично – на их стороне!

В своей жизни много я слышал докладов, выступлений, сообщений, развернутых реплик и т. д. Фадеева. Но такого улюлюканья беснующейся от восторга толпы, таких взрывов хохота – взрывов аж до всхлипов, до слез радости, до оголтелого сморкания как высшей степени ликования – я больше никогда не встречал.

Александр Фадеев. Архив семьи Паперных

Фадеев назвал Ермилова «человеком беспринципным» – рев восторга. Лучшего подарка участникам пленума придумать было нельзя. Говоря о Ермилове, Фадеев вспомнил притчу о скорпионе, который укусил лягушку даже тогда, когда она спасала его.

А Ермилову и «Литгазете» предстояло напечатать подробный отчет о выступлении Фадеева со всеми этими «онёрами».

Редакция послала двух сотрудников к Фадееву на переделкинскую дачу с просьбой, чтобы он разрешил наиболее резкие характеристики Ермилова при публикации снять. Но Александр Александрович выставил их за дверь.

И – вышел номер «Литературной газеты» со «скорпионом» и «беспринципным человеком» Ермиловым, подписанный главным редактором В. В. Ермиловым.

После пленума А. А. Сурков пригласил «потерпевшего» на заседание партгруппы правления Союза писателей. Но Ермилов, все еще не унявшийся, ответил:

– После всего того, что вы со мной сделали на пленуме, ноги моей там не будет!

Тут он, надо прямо сказать, хватил через край. То есть где «там» ноги не будет? На партгруппе?

О том, что Ермилов противопоставил себя партийной организации, было доложено не кому-нибудь, а Маленкову – секретарю ЦК КПСС, члену Политбюро и т. д. и т. п. и проч. Ермилова вызвали на заседание Политбюро – ни больше ни меньше.

Вот тут-то он наконец очнулся, оклемался и сразу же превратился в тихого, законопослушного, верноподданного – признал свое поведение политически неправильным, глубоко ошибочным и т. д. и т. п., далее везде.

Как удачно сказал Пушкин в последних строках романа «Евгений Онегин»,

И здесь героя моегоВ минуту, злую для него,

Читатель, мы теперь оставим.

Впрочем, нет. Портрет Ермилова будет не полон, если, расставаясь с ним, не коснуться еще одной сугубо специальной темы.

Как-то в Центральном доме литераторов шло партийное собрание. Я тоже туда собирался. Ермилов предложил мне после собрания заехать к нему домой и рассказать, что там было, – повестки не помню, но она его чем-то интересовала. Возвращаюсь к нему, говорим о том о сем, я – о том, кто с чем выступал на собрании, дохожу до Грибачева, тогдашнего секретаря парторганизации Союза писателей, и, что называется, от души его крою, смеюсь над его высказываниями. Ермилов сидит за своим письменным столом, весь внимание, я, встав со стула, разгуливаю по кабинету. Он то и дело отодвигает ящик стола и по ходу моего рассказа что-то записывает. Я не вытерпел:

– Владимир Владимирович, я так не могу, мы с вами разговариваем, а вы все время что-то пишете. Конспектируете меня, что ли?

– Ничего, ничего, пусть это вас не беспокоит. Я здесь готовлю один документик…

Последнее слово, уменьшительное, прозвучало даже как-то ласково. И – я понял.

Мой любимый сатирик-юморист Андрей Кнышев пишет: «Это дело надо делать сообща. Куда следует».