How Asia Found Herself

Да и вряд ли когда-нибудь будет. Человеческое знание, особенно о других людях, всегда несовершенно и неполноценно, а чаще всего - викарно и опосредованно. Самопознание Азии не было ни уникальным, ни самодостаточным процессом, но частью более широкой последовательности диалогов - как совместных, так и конфронтационных - между людьми из разных уголков Евразии, которые вносили свой вклад в различные лингвистические каналы растущей общественной сферы. Ирония судьбы заключается в том, что наиболее прямые, географически распространенные и лингвистически прочные межазиатские сети, вероятно, были созданы мусульманами между Китаем, Ближним Востоком, Юго-Восточной Азией и Индией: последователями той самой религии, которую многие азиаты, начиная с Окакура, исключали из своих моделей азиатского единства.

За тысячу лет до этого бумага распространилась на запад из Чанъани в Самарканд, затем в Багдад и через халифат Омейядов в Ксативу (по-арабски Аль-Шатиба) в Испании. Оттуда бумага попала в христианскую Европу, что позволило совершить средневековую коммуникационную революцию, заложившую материальную основу для самопознания Европы в эпоху Возрождения, для рождения книгопечатания и, в конечном счете, для исследований востоковедами различных земель, которые на их картах обозначались как "Азия". Затем, с ростом европейских империй, среди множества непредвиденных последствий завоеваний, планировавшихся для пополнения казны далеких колониальных столиц, Европа нечаянно отплатила за услугу и помогла Азии найти себя.

Возникшее в результате межазиатское взаимопонимание не было неким мистическим состоянием сознания, существовавшим вне языка и тем более вне времени и пространства истории. Вместо этого оно состояло из конечного корпуса "вещей, которые были известны", представлений и информации различной точности. Пытаясь собрать заново этот корпус знаний - или, по крайней мере, его ближневосточные и индийские части, - мы просматривали публикации, параметры понимания которых определялись барьерами и прорывами, определявшими то, что исследователи могли узнать, а затем донести до своих читателей. Снова и снова мы видели, как эти азиатские отношения с различиями включали в себя проекции "я" в той же мере, что и оценку "другого". Буддисты, бахаисты и мусульмане стремились либо установить связь с существующими единоверцами, либо обратить в свою веру последователей других религий, зачастую ценой подавления отдельных версий своих собственных верований, сложившихся за века относительной изоляции. Тем временем индуисты, синтоисты, конфуцианцы и светские националисты стремились объединить различные регионы Азии с точки зрения своего собственного "цивилизационного" наследия, продвигая Великую Индию, сформировавшую культуры Восточной и Юго-Восточной Азии, или имперскую Японию, считавшуюся естественным лидером своих меньших азиатских братьев. Другие исследователи - особенно японофилы - обращались к далеким регионам в поисках уроков самозащиты, которые могли бы возвысить их собственные народы.

Однако такие проекции "я" также приводили к большему участию, пониманию, а иногда и сочувствию к другому. В некоторых случаях это происходило благодаря тому, что человек видел свою собственную дилемму в условиях другого, как это происходило, когда колонизированные индийцы созерцали побежденное Боксерское восстание в Китае. В других случаях переводы историй, стихов и священных писаний позволяли другому говорить как можно более прямо, преодолевая барьеры веры и языка. Здесь симпатия вырастала из более глубокого знания, которое позволяло увидеть другого как ценность саму по себе. В других случаях симпатия развивалась через слияние себя и другого, будь то утверждение буддизма для Индии (или Афганистана), обращение Бирмы и Японии в бахаизм или ислам, или объединение различных верований в экуменический духовный "Восток" в видении Тагора. Затем вихрь человеческого понимания снова закрутился, когда оценка другого превратилась в проекцию себя.

Знания, появившиеся в результате этих разнообразных начинаний, были сформированы под влиянием индивидуальных мотивов и общих идеологий, а также руководящих идей прогресса, цивилизации и даже самой "Азии", которые сначала возникли в Европе, а затем распространились по новой общественной сфере. Однако, несмотря на все это, результатом стало значительное и все еще растущее количество межкультурных знаний, которые в противном случае могли бы никогда не развиться. С тех пор как в эпоху империй межазиатское взаимопонимание приобрело современные формы, оно формировалось под влиянием вечного напряжения между собой и другим, которое определяет любую попытку постичь различия. Это, по крайней мере, общая дилемма, характерная для всех континентов, языков и культур.

* * *