И Бог ночует между строк. Вячеслав Всеволодович Иванов в фильме Елены Якович

Эйзенштейном я занимался много лет, читал все его тогда неизданные работы. Архив Эйзенштейна — самый большой русский архив по сравнению даже с архивом князей Вяземских. Но князей было много, несколько поколений, а Эйзенштейн один. За свои пятьдесят лет (он рано умер, сам предсказал или поверил предсказанию своей смерти, но умер, едва достигнув пятидесятилетия, почти в день рождения) он написал немыслимое количество текстов. И это кроме всего того, что мы о нем знаем. Фильмы разрешенные, запрещенные и погубленные — как третья серия «Ивана Грозного», только кусочки остались; смытые, как «Бежин луг», обе серии смыты, остались лишь фотографии отдельных кадров. Пять тысяч его рисунков сохранилось. Довольно много рисунков уничтожено, потому что не только у нас, но и в Америке близкие друзья, получившие в подарок рисунки Эйзенштейна, в определенное время пугались, что их могут начать обвинять в хранении порнографии, что они якобы собирают эротические картинки. Эротический сдвиг там, безусловно, есть. Эрмитаж купил большое собрание этих эротических рисунков Эйзенштейна. Он вообще замечательный художник. Может быть, даже не менее замечательный, чем кинодеятель, хотя вторая серия «Ивана Грозного» — это, безусловно, гениальная вещь. Пир опричников.

В какой-то момент Эйзенштейн вошел в «Круг Выготского» и занялся архаическими формами языка и мышления, которые используются в кино. Он пришел к этому, когда снимал фильм о Мексике, изучал мексиканскую народную культуру. Сейчас мы бы это назвали «культурная антропология».

Культурная антропология открыла целую область изучения человека — как мыслили первобытные малоцивилизованные люди. «Круг Выготского» очень преуспел в этих исследованиях. Но где-то около 1934 года — это не случайно: время убийства Кирова — наступила пауза. Совсем не все имело продолжение, потому что дальше наступил самый страшный сталинский период, но тем не менее некоторые очень большие открытия остались, и мы пытались их развить.

Эйзенштейну казалось, что искусство возможно только там, где художнику удается мобилизовать запас бессознательных образов, которые где-то в глубине нашей психики таятся. Если нет связи с бессознательным, мы не реагируем на произведение искусства. То есть Эйзенштейн считал, что искусство — это такое парадоксальное соединение архаичной и очень древней психики, отраженной в образах искусства, и необходимого логического содержания, которое дает современность.

Я нашел поразительное соответствие главным идеям Эйзенштейна у Томаса Манна в романе «Доктор Фаустус». Там буквально совпадают формулировки! Основная идея такая, что мысли, чувства, образы бывают прогрессивные или регрессивные. Это терминология Томаса Манна, которую я нашел и у Эйзенштейна. Они пришли к этому независимо друг от друга. Ну, Эйзенштейн хорошо знал немецкий язык. Может быть, просто из немецких употреблений слов можно это вывести, не уверен… Доктор Фаустус у Манна — великий композитор, который пишет в условиях гитлеровской Германии. И Томас Манн в эмиграции пытается создать картину искусства в тоталитарном обществе. А Эйзенштейн испытал это на себе. Как он пишет, сам он решил не заниматься больше искусством. Зачем заниматься искусством, если оно пользуется регрессивными способами? Оно может подействовать на человека, только мобилизовав его темные, бессознательные силы, а без этого оно не действует. А зачем я буду эти силы вызывать? И Выготский уговаривает Эйзенштейна не бросать искусство. Эйзенштейн пишет, что он не бросил главным образом благодаря уговорам своего друга-психолога.