И Бог ночует между строк. Вячеслав Всеволодович Иванов в фильме Елены Якович

Андрей Белый, как мне кажется, недооцененный писатель и вообще деятель науки и искусства. По своим занятиям он отчасти ученый. Сын великого математика Николая Васильевича Бугаева, декана физико-математического факультета Московского университета, многое предвосхитившего в науке XX века, придумывает себе имя Андрей Белый. Каково символисту быть Бугаевым? Андрей Белый — это такая маска, которую он на себя надевает. Но поскольку он сын математика, то получил хорошее математическое образование и понял, что можно писать стихи, ориентируясь на научно выверенные возможности языка. С его лекций о просодии начался отсчет русского стиховедения. Представьте, можно построить теорию, которая позволит на основании расчетов того, как устроено русское ударение, понять, какие возможности в русском языке есть и какие из них использованы великими поэтами, даже Пушкиным, а какие не использованы. И Белый пытается потом не просто напечатать статьи и книгу об этом — он делает гораздо больше. Он пишет стихи в той форме, которую ему подсказали эти статистические занятия. Он пишет стихи, которых нет у Пушкина, поскольку Пушкин не пользуется вот этой системой статистического отношения к русскому языку.

Например, Андрей Белый установил с помощью своих статистических изысканий, что у Пушкина очень мало встречается строк — встречаются, но мало! — таких как «И кланялся непринужденно». «И кланялся непринужденно» — это четырехстопный ямб, но в нем пропущены два ударения, которые могут быть между «кланялся» и «непринужденно». Ну, нормальный русский стих, классический, — «Мой дядя самых честных правил», то есть все ударения на месте. «Ненормальный» стих — «И кланялся непринужденно». Очень много безударных слогов, что на самом деле отвечает структуре русского языка.

Можно еще больше пропустить, как Цветаева в «Поэме конца»:

Столб. Отчего бы лбом не стукнутьсяВ кровь? Вдребезги бы, а не в кровь!

Она добавляет в начале второй строки вроде бы необязательное ударное: «В кровь?» То есть, где можно бы их ставить, пропускает ударения, а где нельзя — ставит. А дальше:

Страшащимися сопреступниками

Бредем. (Убитое — Любовь.)

То есть она может писать обычные строки! Но при этом потрясает нас, сочиняя совершенно невозможное. И это у нее под влиянием Белого!

* * *

Можно специально подбирать такие строки, в которых отразятся вот эти удивительные черты русского языка, а именно то, что в русском языке где угодно стоит ударение, но при этом если вы подряд выстраиваете несколько слов, в которых ударение то в самом начале, то в самом конце, то можете придумать какие-нибудь очень длинные соединения безударных слогов, чем занимался Бродский.

Я отчасти успел по телефону обсудить это с Иосифом перед самой его гибелью. Я сказал ему, что в последних его сборниках много стихотворений, в которых вот эти безударные промежутки занимают все больше места.

Он ответил, что ему это интересно, а обсуждали мы с ним вопрос, который многих волнует: насколько его упражнения в русском стихе испытали влияние английского? Потому что он ведь писал стихи и на американском английском, он и это сумел… Я помню, как приводил одному хорошему ученому в Стэнфорде примеры из Бродского, где нарушаются обычные правила русского ямба. А он, двуязычный человек, мой профессор, сын старой эмиграции, мне сказал: «То, что вы прочитали из Бродского, звучит для меня как нормальный ямб, поскольку в английской поэзии это будет правильный ямб». То есть отчасти для Бродского некоторой поддержкой в его реформе русского стиха было то, что английский ямб устроен по-другому…

* * *

Это был последний наш с Бродским телефонный разговор и очень близко к его смерти. Он очень боялся операции. Ему казалось, что она все-таки для него страшна, и он не уверен, что это нужно. И вместе с тем говорил, что он ходить почти не может, что дойдет до конца квартала — и ему уже невыносимо. В общем, как-то метался. Врачи, вероятно, зря… Здесь, в Штатах, это принято, они вам дают подписывать всякие страшные бумаги, что вы не будете иметь претензий. Он подписал бумагу, а сам продолжает думать, что на самом деле он имеет претензии. Умирать не хотел.