...И далее везде

5

…С первой попытки флагману не удалось прорваться и вытащить «Седова», до которого оставалось 60 миль тяжелейшего льда.

Напомню версию моего друга Сан Саныча, капитана дальнего плавания Александра Александровича Гнуздева, ходившего в том рейсе вторым штурманом, изложенную им в недавнем письме ко мне из Ленинграда. Воронину, считавшему, что шанс пробиться к дрейфующему судну еще не потерян, руководство Главсевморпути в ответ на его радиограмму об этом не разрешило рисковать только что построенным ледоколом со столь высоким именем на борту.

Я не был близок к Воронину в такой степени, как позже к Белоусову, и не имею права на особые психологические изыскания в отношении Владимира Ивановича. Но от людей, с которыми он был откровенен, делился сокровенным, слышал, что свою громкую славу, связанную с челюскинской эпопеей, Воронин называл горькой славой, принимая вину за гибель «Челюскина» полностью на себя, ни с кем не желая ее делить, даже со Шмидтом, начальником экспедиции. И можно представить, какие чувства испытывал капитан флагмана, возвращаясь по приказу Москвы из высоких широт, не достигнув цели — спасения «Седова», снова потерпев неудачу. На обратном пути Владимир Иванович тяжко заболел в Мурманске, требовалась операция, и его отправили поездом в Ленинград. Ледокол повел вокруг Скандинавии старпом Борис Николаевич Макаров в качестве дублера капитана.

Капитаном к нам на период зимней проводки судов из Ленинградского порта и в порт в устье Невы, в канале, в Финском заливе — тонкая работа в довольно толстом льду — был прислан Павел Акимович Пономарев, старпомом ходивший на «Красине» спасать экспедицию Нобиле, будущий капитан первого отечественного атомохода «Ленин». Как и Воронин, Пономарев родом с беломорского побережья, оба поморы, начинавшие плавание мальчишками-«зуйками» на рыбацких и зверобойных ботах. Их путь — с корабля в мореходку, уже с опытом, а не наоборот, как у ростовчанина Белоусова — из мореходного училища на судно, с теорией… Зная, что на флагмане он «временный», Пономарев не внедрялся в судовую жизнь, ограничиваясь чистым судовождением. Он еще вернется на ледокол накануне войны штатным капитаном. И в войну будет в чине кавторанга водить его под бомбами. Одна из сброшенных «юнкерсами» угодит в самую середину, в котельное отделение, взрывная волна достигнет ходового мостика, кинет навзничь командира. Контуженый Пономарев приведет подбитый, полузатопленный корабль в порт… Мое знакомство с Павлом Акимовичем ограничилось лишь упомянутой кратковременной ледовой проводкой в районе Ленинградского порта. Я видел капитана издали, с палубы — измеряющим шагами мостик. Видел и вблизи — в кают-компании во время приема пищи, и это тоже было «издали»: я сидел на противоположном конце длинного стола, не слыша беседы капитана с сидящими рядом старпомом и стармехом, да и говорили-то больше эти двое, Пономарев слушал — поморы молчаливы. Словом, я с еще меньшим основанием, чем Воронину, могу давать какую-либо психологическую характеристику Пономареву… Ожидалось возвращение Владимира Ивановича на ледокол, но болезнь затянулась, прибавились еще некие обстоятельства, связанные со сменой руководства Главсевморпути — вместо Шмидта пришел Папанин, и пронесся слух, что к нам назначают Белоусова с «Красина». Как не всегда бывает со слухами, он быстро подтвердился появлением Белоусова на ледоколе. И этот момент — между слухом и фактом — был настолько краток, что не оставил времени предварительно разузнать, каков человек новый кэп. В команде у нас не было никого из его прежних соплавателей. Но кое-что стало все-таки известным. На «Красине», приняв его в 31 год, самый молодой ледовый капитан в стране провел четыре арктические навигации. Третья превратилась в затянувшуюся на месяцы зимовку. Участвуя в поисках затерявшегося самолета Леваневского, а затем помогая «Ермаку» до последней возможности выводить застрявшие в проливе Вилькицкого транспорта — вывести удалось только часть, — «Красин» запозднился во льдах и почти обезуглел. Топлива оставалось «под скребок», только чтобы добраться до бухты Котельникова, где находилась заброшенная шахта. Я не люблю лишний раз употреблять слово «подвиг», оно тускнеет, но как обозначить то, что сделали красинцы и их капитан? Зимуя в торосах в восьми милях от пустынного берега, вынужденные вести счет каждой галете, они стали шахтерами, они добыли с глубины и доставили на борт четыре тысячи тонн угля, я перепроверил эту цифру, она точна — 4000! Капитан вместе со всеми бил кайлом, подымал добычу на-гора и таскал ее по льду на санках. Весной, когда со льдами полегчало, «Красин» снабдил углем дрейфовавшие суда, вывел их, а сам, не возвращаясь в порт приписки, во Владивосток, лишь снабдившись продовольствием, вступил в очередную, для Белоусова четвертую, ледовую навигацию.