...И далее везде

Я пространно цитирую не только потому, что не вел дневника, а еще и оттого, что, будучи смазчиком, машинистом второго класса, треть суток проводил в «низах», в машинном отделении, треть, естественно, отсыпался, и третья треть тоже почти не оставалась свободной для праздных наблюдений с палубы, поскольку я в том рейсе нес обязанности комсорга. В «машине», в отличие от матросов, все, что происходило наверху, всю схватку корабля с Арктикой мы ощущали лишь в звуковом варианте — по командам то и дело звякающего машинного телеграфа и в переговорную трубку с мостика, по содроганиям корпуса, по грохоту, скрежету и шороху теснивших судно льдин, по глухо доносившимся к нам гудкам самого флагмана и его ведомых, которые сигналили друг другу в тумане, в снежных зарядах.

В проливе Вилькицкого, на траверзе мыса Челюскина, самой северной точки европейско-азиатского материка, правее и левее ее, мы провели две недели, протаскивая караваны через эту узкую, набитую льдом горловину не только с востока на запад, но и в обратном направлении, действуя челночно, если можно уподобить беспрерывно меняющиеся, то зигзагообразные, то спирально завитые движения ледокола прямолинейному шнырянию челнока.

Но вот все ведомые разведены в разные стороны, выведены на чистую воду (не в смысле разоблачения — в прямом смысле), и флагману предоставлена возможность свободного плавания, которое должно свести воедино то, что проделали в различные годы «Сибиряков», прошедший в одну навигацию по всей трассе Северного морского пути с запада на восток, и «Литке», проплывший с востока на запад. В оба конца, что называется, с маху — вот на что мы замахнулись!

В одно прекрасное утро — в самом деле, а не по стандартному выражению «прекрасное солнечное утро» — я просыпаюсь от внезапно наступившей тишины — корабельные машины остановились — и, глядя в иллюминатор, замираю, потрясенный открывшейся в обзоре картиной, которую назвал бы сейчас достойной кисти Рокуэлла Кента, но тогда я такого художника не знал, она не вызвала во мне никаких сравнений, просто красотой потрясла. Понимаю, что, употребив этот замшелый глагол, становлюсь жалким в глазах читателя, а заставить его «потрястись» вместе со мной не способен — городское дитя, я слаб в описаниях природы. Пожалуйста, побывайте сами в бухте Провидения, на выходе из Чукотского моря, которая считается одной из красивейших бухт мира. И может быть, у вас найдутся слова для этих заснеженных гор, подступивших вплотную к береговой полосе, уходящих одновременно вверх к облакам и, отраженные водой, в бездонную глубину океана; суда у причалов и на рейде как бы плывут в горах на колеблемой ветерком воде… В 1848 году английский капитан Мур счел, что только Провидение могло привести его корабль «Пловер» после мытарств в океане на счастливую, спасительную зимовку в этой бухте, открытой еще в середине XVII века промысловиком Курбатом Ивановым, но остававшейся долго безымянной, пока ее не окрестил англичанин в благодарность Провидению.

9

Несколько слов, к месту, о географических названиях, о морской топонимике. Разглядываю карту Арктики: острова Преображения, Уединения, Домашний, Глумянной (от глагола «глумиться»), Проклятые острова, Сторожевые… полуостров Заблуждений… залив Благополучия… бухты Удачная, Ложных огней, Тревоги (эти две последние бухты рядышком; когда там работали топографы, из первой случайно взлетели сигнальные ракеты, принятые в соседней как тревожные, бедственные)… мысы Желания, Крушения, Утешения, Прощания, Жертв, Рока… гора Первоусмотренная… река Хищная… островок Слезка… За каждым наименованием — сюжет для писателя с воображением, судьбы, надежды и потери, успех и горе экспедиций, экипажей судов, путешественников-одиночек. А мне карта полярных морей видится мемориальной доской, на которой золотом высечены имена тех, с кем я плавал, дружил, был знаком, кто стал островами, бухтами, мысами, заливами и проливами: Белоусов, Воронин, Сорокин, Хлебников, Легздин, Сергиевский, Мелихов, Хромцов, Зубов, Минеев, Чухновский, Алексеев, Недзвецкий… А вот и целый архипелаг сибиряковцев в Карском море: острова комиссара Зели Элимелаха, стармеха Коли Бочурко, кочегаров Паши Вавилова и Коли Матвеева (на карте нет, конечно, уменьшительных имен, это я их так называю, как звал в жизни), моряков с «Сибирякова», принявшего 25 августа 1942 года неравный бой с немецким линкором «Адмирал Шеер», с «Сибирякова», потопленного врагом, но не спустившего перед ним флага, — они, сибиряковцы, лежат теперь вместе островами в океане, архипелагом, как вместе тут и сражались. Не все названы поименно на карте, но есть пролив Сибиряковцев, всех их объединяющий. И мертвых и живых: 85 погибших и 19 оставшихся живыми.