И это называется будни

И у Збандута окрепло убеждение, что действовал он правильно, всеми силами отстаивая Гребенщикова: быстро вошел в роль образцово-показательного руководителя, и эта роль ему, несомненно, нравится. Какой бы там ни был человек, ему не могут не льстить приличная репутация и растущее уважение.

Откуда-то из глубин памяти выполз давно, еще в детстве, прочитанный рассказ о том, как в небольшой, но богатый провинциальный город приехали два человека, чтобы обобрать жителей. Подготовились они к сему деянию основательно. Открыли банк, умело изображали из себя честных дельцов, принимали вклады, выдавали ссуды, аккуратно платили проценты. Но алчность их росла непомерно, они расширяли и расширяли круг своей деятельности. Со временем они стали пользоваться не только доверием, но и почетом, их приглашали, как своих людей, в лучшие дома, и, когда все уже было подготовлено к тому, чтобы исчезнуть, им стало жаль расставаться со всем тем моральным капиталом, который с таким трудом накопили. Так они и остались теми, за кого себя выдавали. Играя роль честных, стали на самом деле честными. Может, и у Гребенщикова происходит подобный процесс и внешнее перерождение перерастает во внутреннее? А может, он просто хорошо играет новую роль?

Так или иначе, но Збандут для начала предпочитал умелую игру дурному естеству, искусственную вежливость — органической грубости, вынужденную объективность — откровенному пристрастию.

Особенно оценил Збандут тот факт, что Гребенщиков и в отношении Рудаева, на которого издавна затаил зло, вел себя вполне по-джентльменски. Главному инженеру предоставлялись широкие возможности спрашивать с главного сталеплавильщика за малейшие неизбежные в работе неполадки в подчиненных ему цехах, но Гребенщиков всячески избегал этого и все претензии свои предъявлял непосредственно начальникам цехов. Правда, причина такого поведения Гребенщикова могла быть истолкована по-разному. Возможно, платил добром за добро, помня, что, будучи некоторое время в подчинении у Рудаева, не подвергался никаким притеснениям с его стороны, а возможно, просто игнорировал главного сталеплавильщика. Но как бы там ни было, основное заключалось в том, что внешне все выглядело вполне благопристойно.

Не мог разобраться в мотивах гребенщиковской лояльности и сам Рудаев. Вот почему, когда Гребенщиков вызвал его к себе в субботу на семнадцать ноль-ноль, не потрудившись объяснить причину вызова, пошел не столько с тревогой, сколько с любопытством.

Кивнув в ответ на приветствие Рудаева, Гребенщиков тотчас приступил к делу.

— Хотел бы выслушать ваши соображения насчет перспективного развития вверенных вам цехов, — сказал он с присущей ему скороговоркой, глотая окончания слов.

Для контраста с торопливостью Гребенщикова Рудаев произнес замедленно:

— Зря вы не предупредили меня об этом.

— А зачем? — Гребенщиков норовисто вздернул брови, сразу заняв оборонительную позицию.

— Я бы захватил свои наметки, цифры, расчеты.

— Если вы думали об этом, они должны быть у вас в голове. Кстати, цифры мне не нужны.

Рудаев проглотил эту пилюлю, но выражение его лица говорило о том, что разговаривать с ним в подобном тоне дальше не следует.

— Без раскачки, пожалуйста, — потребовал Гребенщиков. — Начинайте с мартеновского.

— Мы привлекли сейчас второй институт для проектирования газоочистки на базе иного технического решения, похоже… — поглаживая кожаные подлокотники, заговорил Рудаев в том же спокойном ритме.

— Это дополнительных тонн не даст, а с нас требуют тонны, — незамедлительно отреагировал Гребенщиков. — Вы, видимо, попали под влияние своей сестры.

На сей раз Рудаев решил не остаться в долгу.

— Было бы неплохо, если бы и вы под него попали. Всем нам, как воздух, нужен чистый воздух.

Каламбур не произвел впечатления на Гребенщикова.

— Что еще? — спросил он.

— Ведем исследовательские работы для установления оптимальной высоты сводов девятисоттонных мартеновских печей.

— Это даст не много. — Гребенщиков со скучающим видом повернулся к окну.

— Из суммы малых величин слагаются большие, — сохраняя выдержку, сказал Рудаев. — А вот значительный прирост производства мы получим, когда пустим новый блок на кислородной станции.

— При таком начальнике, как Галаган, не получите.

— Я впервые слышу от вас, что вы им недовольны.

— А вы довольны?

— Он, разумеется, далеко не совершенство, но он предан делу, трудолюбив, изо всех сил старается оправдать свое назначение. И к нему хорошо относятся в цехе.

— Это потому, что он мягкотел.

— Не сказал бы. Он просто доброжелателен. Начальниками цехов, Андрей Леонидович, не рождаются. Приходится какое-то время тянуть за уши, тем более что готового начальника в этот цех нам никто не даст. Знаете, что характерно для Галагана? Он принимает вполне правильные решения, но без чужого совета опасается проводить их в жизнь. Привык к тому, что за него все решали вы.

— А теперь вы…

— Ничего не поделаешь. Ребенка, который приучен ходить на помочах, сразу одного не оставишь. Весь вопрос в том, как скоро удастся отучить от этой привычки.