И это называется будни

У него своя система осмотра сталеплавильных цехов. Начинает обычно с тылов — шихтовой двор, разливочный пролет. Причем побывает в таких закоулках, куда не всякий начальник цеха заглядывает, — сказывалось влияние Гребенщикова, с которым проработал добрый десяток лет. Но сегодня он изменил своему обыкновению и первым делом отправился на линию огня — поднялся в дистрибуторскую.

Увидев отца, сказал, не пряча неудовольствия:

— Менять специальность в твоем возрасте… Смелый эксперимент задумал.

Серафим Гаврилович взглянул на сына со скорбной укоризной.

— Боря, я ж тебе все объяснил. Так мы с ним и на работу идем вместе, и здесь целый день у меня на глазах. Своих детей иметь будешь — поймешь, как за них сердце болит. А мартен… Жаль, конечно, но мне уже рекорды там не ставить. Был конь, да изъездился…

— И долго ты его за ручку водить собираешься?

— Пока в люди не выведу.

— Н-да, срок довольно неопределенный.

Не став больше выслушивать объяснения отца, Борис подошел к Сенину.

Общение с этим молодым рабочим всегда доставляло ему удовольствие. И не только потому, что Сенин располагал к себе душевным складом своим. Он еще и работал по-особому, с какой-то умной, несуетливой сноровистостью. Основательно помогал ему в этом опыт сталевара и теоретический багаж — как-никак теперь за его плечами три курса вечернего института и, что тоже нельзя снимать со счета, ворох основательно проработанной специальной литературы — Сенин учился не за страх, а за совесть.

— Можно поприсутствовать? — спросил его Рудаев шутливо-серьезным тоном.

— Вам незачем об этом спрашивать, Борис Серафимович.

— Ну почему? — возразил Рудаев. — Бывают такие напряженные минуты, когда присутствие посторонних рассеивает. Я, например, когда сталеварил, вообще терпеть не мог начальнического ока.

В младенчески ясных глазах Сенина появилось что-то похожее на нежность.

— А я — в зависимости от того, чье оно. Ваше не будет меня рассеивать.

Огромный конвертор со своим стотонным наполнением легко и точно выполнял волю Сенина и казался игрушкой в его руках. Наклонял к нему жерло, когда надо было завалить металлолом, подстраивался под струю жидкого чугуна, выпрямлялся, чтобы принять внутрь кислородную фурму, и смачно урчал, переваривая тяжеловесную пищу.

Но вот из горловины вместе с пламенем начало нести шлак и металл, равномерность урчания нарушилась, послышалось что-то похожее не то на всхлипы, не то на вздохи.

Почуяв недоброе, Сенин нажал кнопку тревоги. Прерывисто завыла сирена, предупреждая людей о возможной опасности. И действительно, через каких-то полминуты металл, перемешанный со шлаком, пополз из конвертора, как ползет из кастрюли вскипающее молоко, и стал стекать по кожуху на сталевозные пути.

Сенин поднял фурму, дал металлу успокоиться и только тогда возобновил продувку.

Плавку выпустили вовремя, но к следующей не приступили — нужно было навести порядок на путях, содрать с них настыль.

В дистрибуторской появился Флоренцев. Увидев Рудаева, по укоренившейся смолоду привычке приложил руку к козырьку кепки.

— Что будем делать с выбросами, товарищ начальник? — Всем тоном вопроса Рудаев как бы подчеркивал, что пришел сюда не как взыскивающий администратор, не требовать, но советовать. — Это же против всех законов божеских и человеческих.

— Идет нормальное освоение высокопроизводительного металлургического агрегата, — с невинным видом ответил Флоренцев, зацепившись взглядом за Сенина и контролируя каждое его движение.

— Вы можете сосредоточиться на том, о чем я вас спросил? — Рудаев отвел Флоренцева в дальний угол помещения.

— Ну что мне сказать вам, Борис Серафимович? — с затруднением проговорил Флоренцев. — Шапками тут не закидаешь, лозунгами не заклянешь. Не зря на освоение отведено восемнадцать месяцев. У нас впереди еще пятнадцать.

Думал ли начальник цеха то, что говорил, или немного бравировал, но благодушное спокойствие его не понравилось Рудаеву.

— Освоение идет нормально, когда каждый день приносит сдвиги. Чтоб по этим точкам можно было вычертить поднимающуюся кривую. Вы же топчетесь на месте. В лучшем случае. А то и ползете назад.

Отношение к Рудаеву у Флоренцева было двойственное. Он уважал главного сталеплавильщика за смелость, проявленную в борьбе за улучшение проекта этого цеха, — ему обязаны конверторщики тем, что цех построен по последнему слову техники, — но к познаниям Рудаева в области технологии кислородно-конверторного процесса относился скептически, поскольку тот был чистой воды мартеновцем.

— Что можете посоветовать конкретно? — В смиренном по тону вопросе Флоренцева немалая доля ехидства.

Для советов Рудаев подготовлен не был. Он, собственно, и пришел сюда, чтобы во всем разобраться, проанализировать положение, поговорить с людьми, с тем же Флоренцевым, и подумать о том, что предпринимать в дальнейшем.

— Я не кибернетическая машина, — сказал он, глядя Флоренцеву прямо в глаза. — Да и в нее сначала закладывают информацию.

Флоренцев подошел к пульту, взял книгу распоряжений, вернулся к Рудаеву.