И это называется будни

Збандут объяснил членам технического совета, что им предстоит сегодня решить очень сложный принципиальный вопрос: продолжать ли строительство второй очереди аглофабрики по существующему проекту, копируя ошибки первой, и тем самым благословить на долгие годы антисанитарные условия труда, а также загрязнение воздушного бассейна, или задержать его и сделать этот объект образцом социалистического предприятия?

В зал вошли запоздавшие, среди них начальник доменного цеха Шевляков, этакая бочка на коротких ножках, с трудом протиснувшаяся в дверь, и Лагутина. Смутились, увидев на трибуне Збандута, и торопливо сели на откидные места тут же, у двери.

Збандут выждал, пока установится тишина, и принялся рассказывать о тех сложностях, которые неизбежно возникнут, если технический совет примет второй вариант. Прежде всего — в течение нескольких месяцев не будет выполняться план по заводу, а нарушенный ритм всегда восстанавливается с трудом. Кроме того, люди лишатся премий и других материальных поощрений. Готов ли коллектив пойти на такие жертвы?

Начались выступления, уклончивые, непоследовательные — из пустого в порожнее. Это штатные ораторы, а их целая череда. Торопятся выступить, боясь, что потом для всех них не останется времени. Разновидность людей, обладающих талантом говорить много и не сказать ничего. Да им и неважно, что сказать. Важно напомнить о себе, блеснуть активностью. «Неистребимая привычка к болтовне, — невольно подумал Збандут. — А где советы, где мнения? Попробуй выуди их в потоке словоблудия».

Потеряв интерес к выступлениям, стал бродить взглядом по рядам, изучая настроение аудитории. Остановился на Лагутиной, и вдруг деловой строй его мыслей нарушился. А не слишком ли нравится ему Дина Платоновна? Пожалуй, слишком. Будь она проклята, эта чертова мужская натура! У него славная жена, имеющая среди многих достоинств одно особенно важное — гибка в регулировании супружеских отношений. Ей чуждо демонстрировать свою женскую власть над ним, как чуждо казаться верноподданной и покорной. Уехал он сюда вопреки ее желанию, и теперь она выдерживает характер — не спешит в Приморск. Правда, у нее для этого достаточно серьезные основания. Двое внучат-ползунков и своя работа, в которой завязла по уши, — создает архитектурный комплекс оздоровительных учреждений города. Но при всем при том мужа не забывает. Раз в месяц непременно появится на два-три дня, не делая из этого секрета, предварительно позвонив по телефону — чтобы ждал, чтобы встретил.

И все же нашлось в его сердце свободное местечко для Дины Платоновны. Он не упускает случая встретиться с нею хоть ненадолго. Иногда к себе вызовет, а то к ней заглянет, сделав вид, будто интересуется, как продвигается ее работа. Дина Платоновна, конечно, догадывается о его невинных хитростях, но отношения к себе не переоценивает, не истолковывает превратно. Нужен ему друг, с которым важно бывает переброситься несколькими фразами, поделиться чем-то беспокоящим, иногда посоветоваться, — такого друга он и нашел в ней.

Збандут отключается от размышлений, когда на трибуну, тяжело пыхтя, поднимается Шевляков. Какую этот займет позицию? Сможет ли отрешиться от своих интересов? Именно доменному цеху предстоит принять удар в первую очередь.

Прежде всего Шевляков вытирает платком свое круглое лицо, на котором из-под округлых бровей умно смотрят округлые глаза, и без вступления, без разгона, буквально с первых слов начинает рисовать картину того, что произойдет, если пуск аглофабрики задержится. Картина эта довольно мрачная. Шевляков предрекает расстройство хода печей, снижение производства, чрезмерный вынос рудной пыли, аварии и все те «прелести», с которыми связана работа на сырой руде.

Говорит он образно, с темпераментом, его слушают с интересом.

— Доменный цех — основа основ, — заключает Шевляков, не отступив от традиционного убеждения: каждый начальник считает свой цех на заводе главным. — Но больше всего меня беспокоит другое соображение. Задержка строительства не только никем не санкционирована, но даже запрещена. Значит, всю ответственность директору придется взвалить на свои плечи. Может быть, Валентин Саввич и приготовил себя к грустному финалу — к разлуке с нами — он знает, чем рискует, но коллективу с ним расставаться не хочется. Завод стал неузнаваем, этого никто не будет отрицать. А в сутолоке страстей с перепугу могут перемудрить и перегнуть палку. Вот над чем стоит особенно подумать.

Очень подмывает Збандута ответить Шевлякову как-то так, чтобы подобные мрачные выступления не множились, но сделать это в резкой форме ему не хочется. И, глядя вслед Шевлякову, он неожиданно для себя, а еще больше для окружающих хорошо поставленным голосом декламирует:

Когда на ткани полотна

Художник ночь изображает,Он луч хотя бы оставляет,Чтоб эта ночь была видна…

Никто не знал этих строк Лопе де Вега, но находчивость Збандута была оценена по достоинству. О том свидетельствовал веселый раскованный смех.