И передай привет полковнику

– Полина, твоя безответственность тебя погубит… Надо отвечать за свои слова, ты не ребенок… Легкомыслие утомляет… Непроверенные факты… Положиться нельзя… Крайняя самонадеянность… Симпатичная мордочка не дает права… Лечиться, лечиться и лечиться…

– Почему ты на меня орешь? – возмутилась я не самим фактом, а словом «мордочка», обозначившим в интерпретации Измайлова мое лицо.

– Потому что не могу безмятежно разочаровываться в людях.

– Полковник, либо объяснение, либо дуэль.

– Дуэль, девочка? Ремень и порка мягкого места до полного его затвердения.

– Твоего места?

– Не выкручивайся.

– Полковник, что произошло?

– Ты позавчера видела фотографию покойного? Обычно ее куда-то ставят.

– На телевизор. Видела. То есть не совсем. Она была маленькая, ее заслоняла иконка и стакан с водкой, прикрытый большим куском хлеба.

– Это не оправдание.

И тут меня бесцеремонно посетило страшное подозрение.

– Неужели я перепутала дом, подъезд или квартиру и приперлась на поминки абсолютно незнакомого человека?

– А что, могла?

Я покраснела. Почесала пальцем распухший нос. Посопела. И выдала результат молниеносного анализа всех своих попаданий впросак, пальцем в небо и в ощип:

– Вполне, полковник.

Он не вынес этого. Он хохотал так, что дребезжали подвески на люстре. Он рыдал от хохота. Корчился несломанными членами.

– Значит, непоправимого вреда моя ошибка не принесла?

– Погоди, я сейчас по порядку…

И опять принялся хохотать. Я знаю: если вы проштрафились, а потом сумели или смогли вызвать у раздосадованного вами человека хотя бы улыбку, допустимо перевести мятущийся дух. Отлучения не последует, потому что смех уже прощение. Снова свершилось. Шутовство? Нет, в нем леденящий расчет. Клоунство? Нет, в нем за видимой легкостью репетиции до седьмого пота. У меня же все получалось само собой. Значит, я элементарно смешна. А это грустно.

Когда Измайлов посерьезнел и рассказал, что я вытворила, мне померещилась болезненная перспектива сгореть со стыда немедленно и дотла. В доме Ивневых, бесспорно, поминали, но… Виктора Артемьева. Мне стоило рассмотреть фотографию или внимательнее вслушаться в говор окружающих. Или переждать ливень в машине трепливого менеджера. Виктор оказался двоюродным братом Славы. А одна из женщин в трауре была его матерью, сестрой Ивневой. Она решила похоронить сына в родном городе и перебраться сюда, поближе к его могиле, доживать свой вдовий бездетный век.

– Балков с Юрьевым из-за меня вляпались в неприятности?

– Знаешь, когда я заговариваю о парнях, то предпочитаю порядок Юрьев – Балков. Пропускаю вперед более одаренного сыщика.

– А я пропускаю вперед более одаренного человечностью и нежностью мужчину, извини уж. Так они вляпались?

– Они не мальчики, Полина, – свирепо зыркнул на меня не ожидавший отповеди Измайлов. – И начали собирать сведения во дворе. Словоохотливые старушки не позволили им полноценно поучаствовать в твоем проколе. Когда из подъезда вышла мать Виктора Артемьева, им ее сразу показали. Они подвезли ее до кладбища, куда та направлялась. Помнишь, ты сказала: «Виктор недоволен, что у Славы двухкомнатная». Так вот, не только сын, но и мать имели претензии к Славе Ивневу. Ей казалось, что он обязан делить с кузеном поровну все, забыв о значительно меньшем первоначальном взносе Виктора.

Балков и Юрьев представились друзьями Артемьева, бывшими в отъезде и поздно узнавшими о несчастье. Они уверили ее, что не знакомы с Ивневым. И бедняжка выпустила джинна обиды из захватанной бутылки родства. Деловитый Слава явился на кладбище, на похороны, в темных очках, сторонился тети, прятался от сослуживцев, зато отводил за деревья каких-то типов и секретничал с ними. Он исчез по дороге домой. Сестра его свинское поведение оправдывала тем, что «так надо». Обещала «все прояснить» когда следует. А чего тут прояснять? Деньги и родных братьев навсегда разводили. Но к деньгам, бывает, лепится смерть.

– А разве так можно? Ведь с ней надо и официально побеседовать.

– Ты у Балкова, нежного и человечного, поинтересуйся. Он спец по официозу.

– Измайлов…

– Конечно, надо. Недурно заглянуть в письма Виктора, если она их хранит. Задать множество вопросов. Но в кабинете она ни за что не ответит откровенно. Про Ивнева. Потому что, кроме сестры и племянника, у нее никого нет. Потому что она, малоимущая, возвращается поближе к ним.

– Ты – зверь. Хочешь сказать, что она рассчитывает на содержание от Славы, ненавистного уже тем, что он не убит?

– Когда я сообщал тебе, что ты ребенок, я не уточнил – детсадовского возраста.

– Тебе ничего не будет за платоническую связь с несовершеннолетней?

– Согласен, ты идеально сочетаешь невинность ума с телесной зрелостью.

– Остынь. Если ты из-за поминок…

– А если из-за Сергея?

– На это способен только дурак.

– Таким словом меня лет пятнадцать не обзывали. Впрочем, после мордобоя…

– Давай считать, что меня Бог наказал, приложив о ступеньку.

– Как, кроме Балкова и наглой подруги Анастасии, еще и Бог будет вмешиваться?

– Ты разревновался не на шутку. Или мне чудится?

– Полина, не воспринимай то, что наблюдаешь у меня, как всю работу по этому делу.