И подымется рука... Повесть о Петре Алексееве

— Зачем ничего? Читал и хорошие книги. Я Флеровского книжку прочел «Положение рабочего класса в России» и Лассаля пробовал — трудно, но пробовал. И Милля — немного, правда.

— Лассаля и Милля? — удивился Синегуб. — И что-нибудь поняли?

— По правде говоря, ничего. Да я только страницы две и прочел.

— Странно, — продолжал дивиться Синегуб. — Да где вы взяли эти книги?

— Где я их взял? — Алексеев призадумался на минуту. — К нам на фабрику приходил один человек. Рабочий с Механического завода.

— Он не русский, он финн, — пояснил Смирнов.

— Да, финн. Постойте, как его фамилия? Сейчас вспомню… Штольберг. Нет, Столберг…

— Стольберг? Карл Августович Стольберг? — подхватил Синегуб. — Я его знаю. Человек он серьезный… Только зачем же давал вам сразу такие книги… Лассаля! Милля!

Синегуб пожал плечами и обвел вопросительным взглядом всех троих.

— Скажите, пожалуйста, господа, а что вы знаете о Николае Гавриловиче Чернышевском? Я имею в виду его знаменитую книгу «Что делать?».

Нет, они не читали. Смирнов и Алексеев слышали что-то о Чернышевском. Но книги его еще не встречали.

— И о писателе Михайловском тоже не знаете?

— Нет, о таком не знаем.

Синегуб особенно настаивал на писателе Михайловском. Даже еще больше, чем на Чернышевском. Михайловский, но его словам, крупнейший революционный мыслитель России.

— По Михайловскому, на Западе совсем не то, что у нас в России. На Западе — дело другое, там требуется экспроприация нынешних собственников. А у нас ведь и говорить об особом сословии рабочих немыслимо! Вот вы, господа, к примеру, кто вы? Вы наиболее развитая, наиболее сознательная часть крестьянства. Не правда ли? Я ваши думы прекрасно знаю. Ваши думы — в деревне. Вы осень, зиму, ну, скажем, часть весны проработаете в Питере на фаб-рике. А как только время потянет к полевым работам, вы тотчас к себе в деревню. У вас там свой, пусть небольшой, не спорю, совсем небольшой, но все-таки свой кусок земля. Земля тянет, земля зовет!

— Да земли-то нет, — не выдержал Алексеев.

— Хоть клочок ее есть, а и он тянет. Я питерских, ткачей знаю. Это те же крестьяне. Заводские — дело другое. Заводской народ с деревней наотмашь порвал, наотмашь. А ткачи вот, к примеру, нет.

— В деревне земли у нас с гулькин нос, — вздохнул Иван Смирнов. — Где семье прокормиться!

— Вот именно, вот именно! — воскликнул Синегуб и, не продолжая спора, вдруг предложил чаю ученикам. — Самовар мигом будет готов. Сейчас!

Вынул из шкафчика белый хлеб, нарезал его большими кусками, поставил на стол четыре чашки, блюдечко с кусочками сахара. Через несколько минут внес кипящий самовар, стал заваривать чай и потом разливать его по чашкам. Александров снял свою верхнюю куртку, повесил на гвоздь, остался в бурого цвета косоворотке.

Синегуб положил себе в чашку два куска сахару, стал размешивать ложечкой, потом спохватился:

— Да вы, пожалуйста, не стесняйтесь. Ничего больше нет у меня, а хлеб, сахар — это все от души. От души.

И вдруг заметил, что гости внакладку не пьют. Алексеев взял с блюдечка кусочек сахару, пальцами разломил его пополам — одну половину Смирнову, другую себе — и только к губам приложил.

«Ах, черт, — промелькнуло в голове у Синегуба, — они ведь вприкуску пьют, не привыкли внакладку. А я, черт, бухнул два куска в свою чашку! И глупо! Глупо! Надо мне отучаться».

Он смотрел, как пьют чай Алексеев, Смирнов и Александров: двое — из блюдечка, Александров — чуть прихлебывая из чашки. Но все трое — едва касаясь губами надломленного кусочка сахару. Синегуб старался пить как они, даже налил чай в блюдечко — показалось вкусно.

— Хлеба, хлеба берите, пожалуйста, хлеба! — говорил он, сам для примера вытягивая из хлебницы кусок хлеба себе. — Очень хорошо, что пришли ко мне. Что же мне для начала дать вам читать? Нет, Михайловского вам пока рано. Хотя вы говорите — даже Лассаля, даже Милля читали. Но рано, рано. Впрочем, я уже знаю, что дать вам. Для начала… Да… вот вы, например, Алексеев, не читали еще Шатриана «Историю одного французского крестьянина»? Нет? Превосходно. А вам, Смирнов, я дам очень полезную книжицу — «Вольный атаман Степан Тимофеевич»… Хм… Что же мне вам дать? — спросил он, глядя на Александрова. — Что-нибудь подберу.

Хотел найти Чернышевского — не нашел. Не иначе как Лариса с собой унесла. Дал книги гостям — для каждого нашел подходящую, посоветовал, когда прочтут, обменяться друг с другом. Условились, что послезавтра часам к десяти вечера все трое придут заниматься.

На другой день, только пришел с Лиговки от каменщиков, явились трое. Лариса была дома. Был еще Дмитрий Рогачев — студент, поступивший простым рабочим на Путиловский завод, свой. Рогачев нередко приходил к Синегубам, оставался обедать и ночевать. Сейчас они с Ларисой разговаривали за перегородкой, а Синегуб вынул «Родное слово», тетрадки и карандаши и пригласил учеников к столу.