И приходит ночь

Как могла этиология ускользнуть от нее? Если она не установит диагноз, она не сможет лечить его. Она гордилась своими исследованиями, своей способностью исцелять любую болезнь, любую травму. Ее не могло поставить в тупик что-то столь пустяковое, как болезнь в помещении для прислуги.

– Мне нужно больше времени, чтобы поставить диагноз. А пока я буду лечить симптомы, чтобы ты не упал замертво до того, как станешь мне чем-нибудь полезен.

Это было грубо, но правдиво. Его дыхательная и иммунная системы были такими ослабленными, что он умрет задолго до того, как она сможет вызвать экипаж, чтобы отвезти их обоих в Дану.

– Спасибо.

Рен постаралась не отшатнуться. Она не хотела взваливать на себя бремя его благодарности.

– Не за что.

Склонившись над Кавендишем, она начала исцеление, закупоривая капилляры и успокаивая воспаление в бронхах. Это была долгая, кропотливая работа. Болезнь была агрессивной, а ущерб серьезным. Она боялась, что не сможет стабилизировать его состояние до поездки домой, но ей придется как-то с этим справиться.

Все зависело от его выживания.

Через час Рен прервала связь между ними, и Хэл тяжело вздохнул. В его легких больше не было хрипа, никаких заторов, закупоривающих дыхательные пути. Ее руки покалывало от напряжения, фола стала чувствительной.

– На сегодня все, – заключила она.

Хэл сел. Его рубашка все еще была расстегнута и открывала обзор на бледный треугольник кожи. В расцвете сил он, должно быть, выглядел впечатляюще. На нем почти не было шрамов – ужасающее свидетельство того, что к нему никто не мог прикоснуться. Болезнь частично подорвала его телосложение, но он все еще был в неплохой военной форме.

«Перестань», – остановила Рен себя. Испытывая отвращение к себе за то, что отметила все детали, которые не имели медицинского значения, она отвернулась и начала собирать вещи.

Его испытующий взгляд опалил лицо, как клеймо. Она пыталась не обращать на это внимания, но два желания – «не смотри» и «смотри» – неистово боролись в голове. Первым двигал страх, вторым – любопытство и возмущение. Кавендиш разглядывал ее так открыто, так пристально, что она засомневалась, не может ли он видеть насквозь. Неужели он действительно только что так нагло пялился на нее аж разинув рот? Вероятно, он привык быть грубым, ведь никто не осмеливался бросить ему вызов.

Если бы они только знали, как он их обманывал.

«Я покажу ему,

 – горько подумала Рен. – Я не боюсь».

Она осмелилась встретиться с ним взглядом, и это было похоже на прыжок с обрыва. Все говорили, что у него черные глаза, но под поверхностью проглядывали цвета индиго и кобальта, прозрачные и темные, как ледниковая вода. Рен ждала, когда ее сердце остановится.

Но этого не произошло.

Ее удовлетворение растаяло, когда она увидела выражение его лица, приоткрытые губы, широко раскрытые глаза. Кавендиш выглядел как человек, впервые увидевший солнечный свет. Голодный. Почти… внушающий благоговейный ужас?

Прежде чем она смогла успокоиться, Хэл пощадил ее и отвел взгляд. Какой бы проблеск эмоций Рен ни видела у него, он исчез.

– Что? – спросил он.

Обвинение, заключенное в одно слово. Словно у нее была власть над ним.

– Это зрительный контакт. Или никому не разрешено смотреть в глаза его высочеству?

– Разрешение не имеет отношения к делу.

Действительно. Вот только никто другой не осмелился бы рискнуть.

– Твоя магия исчезла, – сказала она быстрее, чем смогла обдумать слова. – Не так ли?

Хэл не ответил, но воздух вокруг него потрескивал от напряжения.

– Я так думаю. – Рен приблизилась к нему. Она хотела увидеть его страх. Она хотела увидеть его стыд. Однако он не показал ни того ни другого, хотя теперь в скучающем взгляде горел вызов. – Теперь я понимаю, почему ты исчез, Жнец. В таком положении у тебя нет ни единого шанса выиграть выборы. Ты сбежал, поскольку не хотел, чтобы они поняли, что ты бесполезен. Верно?

Услышав свой титул, Хэл вздрогнул. Его голос, однако, был таким же ровным и холодным, как всегда.

– А что насчет тебя? Ни для кого не секрет, что случилось после смерти твоей матери. Хотя тебе удалось избежать изгнания, ты родилась в позоре и не можешь избавиться от него, как бы отчаянно ни старалась.

– Ты ничего не знаешь обо мне, – выплюнула она.

Рен задрожала от нерациональности своего ответа, но ярость почти лишила ее дара речи. Никто, кроме Изабель, никогда так явно не проворачивал нож в ее величайшей неуверенности. Никто, кроме Изабель, никогда не был так намеренно жесток. Не сказав больше ни слова, она встала и ушла.

Все чувства, которых она избегала, поджидали ее в тени собственной комнаты. Ее молчаливые обвинители: страх, давление, стыд. Они окружали ее до тех пор, пока она не перестала видеть что-либо за дымкой собственной неудачи. Как бы сильно она ни хотела быть лучше, быть сильнее, Хэл добрался до нее.

Она бесформенной кучей сползла на пол и заплакала.

10

В холодном свете утра в происходящем не появилось больше смысла, чем прошлым вечером.